– А почему у нее голова отвалилась? – спросила она.
– Отбили варвары, – объяснил Илларион.
– Это кто такие?
– Очень страшные люди. У них коричневые лица и волосы и нет культуры. Они ненавидят все красивое. Но потом их победили, и они все убежали.
– Куда?
– Куда бегут люди, которых победили? – риторически и снисходительно спросил Илларион, удивляясь маринкиному невежеству. – К шведам, конечно.
Маринка решила, что Илларион врет, но ничего не сказала. В целом дом ей нравился, хоть и было как-то непривычно – слишком просторно, почти как в церкви, когда нет службы, потолки – будто не люди здесь живут, а великаны. Гораздо больше ей понравился маленький и уютный сад во внутреннем дворе, где стояли качели и смешные маленькие лесенки, по которым было очень удобно лазить и осматривать все кругом с высоты. Также ей очень нравился фантазер и чудило Илларион, но в этом она не желала признаваться даже самой себе. А в том, что она сама нравилась Иллариону, сомнений у нее не было. Так и должно быть.
Затем Илларион показал ей свою собственную в этом доме комнату, но она не поверила, что он иногда в этой комнате живет и ночует. То есть, комната была именно детская, и кровать была подходящих размеров, и игрушки везде, но не могли же хозяева этого необыкновенного каменного дома просто так взять и пустить Иллариона к себе жить. Нет, здесь жил какой-то другой мальчик, сын богатых и знатных родителей, возможно хозяев этого дома, а Иллариону позволялось сюда заходить, когда обитатели куда-нибудь отлучались.
Маринка мечтала, когда вырастет, выйти замуж за витязя, который увез бы ее в какую-нибудь волшебную страну. У них был бы свой терем и несколько детей. Время от времени, слезно с нею прощаясь, витязь уезжал бы в какой-нибудь доблестный поход, чтобы победить ильдом и свердом всяких страшных чудовищ, а она бы его ждала в светелке, красиво опустив подбородок на ладонь и уперев локоть в подоконник. А Илларион жил бы где-нибудь поблизости, вздыхал бы по ней, навещал бы ее в отсутствие витязя и дарил бы их детям сласти и подарки.
Они вернулись в самую большую залу, со статуей богини потех, и Маринка, шлепая босыми ногами, взбежала на возвышение и уселась на любимый диван Матильды. С возвышения помещение выглядело по-иному, стало более домашним и доступным.
В соседнем, ближайшем ко входу зале, раздались голоса. Маринка забеспокоилась, но Илларион, подойдя и сев рядом, обнадежил ее.
– Не обращай внимания, – сказал он. – Это не дом, а проходной двор генуэзский. Миа мадонна гостеприимна до неприличия.
– Кто? – не поняла Маринка.
– Миа мадонна. Жена Александра. Она глупая, но добрая.
Он чинно скрестил руки на груди и благосклонно посмотрел в сторону проема.
Вошли двое – один большой, статный, нетвердо держащийся на ногах, другой поменьше, чуть моложе, худой.
Хелье, увидев Иллариона, приветливо махнул рукой. Одет он был щегольски, в полном, Яваном подобранном, соответствии со вкусами знатной киевской молодежи.
– Если бы я тебя не знал, – сказал он Иллариону, подходя, – я бы решил, что хозяйка уже родила, и сразу двойню, и сразу почти взрослую. Знакомь с красной девицей, не сиди, как зяблик.
– Ага, да … – нерешительно протянул Илларион.
– Не ага-да, а знакомь. Мужчина ты или нет.
– Это Маринка, – представил подругу Илларион.
– А Маринке, стало быть, не положено знать, как зовут гостя?
– Его зовут Хелье, – объяснил Илларион Маринке. – А Швелу они, скорее всего, утопили в колодце.
– А вот этот большой – Дир, – добавил Хелье. – Дир, не откочевывай далеко, пожалуйста. Где хозяюшка сиих хором, Илларион? Нам с нею говорить следует.
– Ее сейчас нету.
– Вижу. Дир! Не сбей статую! Когда вернется?
– Не знаю.
– И холоп… как его? Швела. Холоп Швела тоже не знает. А если печенеги придут? Ладно. Мы тут подождем немного, вдруг она прибудет. Надеюсь, мы вам с Маринкой не помешали. Маринка, Илларион – парень хороший, ты его не обижай.
– Хоромы что надо, – заметил Дир, озираясь по сторонам. – Прямо княжеские. Хорошо живет твой шапар. Все греки богатые.
– Не все, – заметил Илларион.
– Цыц, – сказал Дир. – Ты, эта, парень… не спорь со стар… старшими. Ухи над… надеру. Да.
Илларион струхнул, но все же решил доказать свою правоту и начал было рассказывать про Миху, но тут в соседнем помещении кто-то вскрикнул хриплым мужским голосом. Хелье и Дир обернулись, нахмурились (Дир нахмуривался медленнее), и одновременно пошли к проему.
– Ты никому не веришь! – кричал рассерженный Александр, раненый в бедро и поддерживаемый с одной стороны беременной Матильдой, а с другой озабоченным Владимиром. – Тебе все говорили о Неустрашимых! Все, кроме меня, потому что мне сказали, что как только о Неустрашимых заходит разговор, ты впадаешь в ярость. Все говорили, хорла! А теперь я, стало быть, обязан красть Предславу из Вышгорода! Против ее воли, потому что тебе, самодуру, не хочется, чтобы она жила вдали от тебя с поляком!
– Ты же сам говорил, что это часть заговора! – возразил Владимир.
– Да, но ты-то об этом не знал! И с Ярославом – говорил я тебе, повремени с данью, мы обо всем договоримся миром, дай только срок! Но для тебя на этих сраных двух тысячах гривен свет клином сошелся! Ну и что, получил ты их?
– Алешка, перестань орать! – велел Владимир.
– Да больно же, хорла! Матильда, не напрягай мышцы, тебе нельзя. Где Швела? Вот, князь, назло тебе сейчас заболею и сдохну, пусть тебя дурак Добрыня выручает.
– Не ворчи, – сказал Владимир. – Что делать теперь, Алешка?