Добронега - Страница 128

128

Не все эти слезы были искренни, не все исходили от души. Оплакивали не человека – символ, не отца – князя, не благодетеля – правителя. В состоянии подавленности, в мрачном беспокойстве, первые приказы были все-таки отданы и мрачно выполнены. Половину Косой Сотни взяли под стражу. Остальная половина затаилась. Им было не до плача – каратели при перемене власти часто становятся первыми жертвами.

Но были и искренние слезы.

В самом дальнем углу жилой пристройки, отделенной от Михайловского Храма плетнем, босая тощая Маринка утешала лежащего на полу, пузом вниз, Иллариона, робко и неумело гладя его по голове. Общегородской плач ее напугал, а не расстроил, а с Владимиром она лично не общалась. Илларион скулил, сопливился, чесал взлохмаченную голову, и тер, привставая, грязным кулаком глаза и щеки.

Князя хоронили с почестями. Глава Десятинной Анастас заявил было о своих правах, но Ипполит так на него глянул, что Анастас поспешно замолчал и отошел в сторону. Ипполит прочел молитву, и еще молитву, по-гречески.

Прошло три дня.

На четвертый биричи объявили о принятии присяги новым правителем, Великим Князем Святополком. Благословился на правление он в Десятинной, у Анастаса.

***

В Римском Кроге в тот день посетителей было мало. Разделывая изящным пониардом седло барашка, Гостемил говорил:

– Вопреки сложившемуся у людей вульгарных мнению, никакая пища, друг мой Хелье, не является на самом деле вредной. Все дело в количестве поглощаемого и скорости поглощения.

К столику подошел гусляр и, проведя рукой по струнам, хотел было затянуть песнь.

– Ах, нет, друг мой, – прервал его Гостемил. – Ни в коем случае. Ты уж пожалуйста не пой. Поешь ты очень скверно, к тому же всему свое время. Когда нам захочется послушать плохую музыку, мы сразу дадим тебе знать. Отойди, пожалуйста.

Хелье слушал, комментировал, пробовал по совету Гостемила разные кушанья, и находил, что новый его знакомый – удивительно приятный человек. Отвлекает от дурных мыслей по поводу амулетов, норвежцев, кончины Великого Князя, и прочего всякого.

Гонец из детинца сразу привлек к себе внимание. Он вел себя так, как будто хотел скрыть, что он – гонец из детинца, и, возможно, именно в связи с этим это тут же стало всем понятно. Подойдя к хозяйке, он начал что-то выспрашивать у нее, и в конце концов она кивнула в сторону столика Хелье. Гонец сделал вид, что ему нет до Хелье никакого дела, сел неподалеку за свободный столик, выпил бодрящего свира, громко сказал «эх, хорошо-то как!» чем снова привлек к себе внимание всего крога, и, когда все глаза устремлены были на него, встал, и независимым шагом направился к сигтунцу, будто только сейчас его увидел и что-то в увиденном его заинтриговало.

– Тебя зовут Хелье? – спросил он, садясь и оглядываясь по сторонам.

– Да, только не кричи так, – ответил Хелье, а Гостемил улыбнулся.

– Тебя приглашает к себе один вельможа знатный, – сообщил гонец, делая большие глаза. – Тебя и друга твоего.

– А зачем?

– Это тайна.

– Как все-таки комичны простые люди, – заметил Гостемил, подумал, и добавил, – Впрочем, благородные бывают не менее комичны.

– Кто же этот вельможа? – спросил Хелье.

Гонец наклонился совсем близко к Хелье и тихо сказал, —

– Друг почившего Великого Князя.

Хелье нахмурился.

– Грек? – спросил он.

– Не знаю, – честно признался гонец.

– А где он живет?

– А зачем тебе это знать?

– Но ведь он приглашает меня к себе. Как же я к нему пойду, не зная, где он живет.

– А я тебя туда поведу.

– А я хочу идти сам.

Гонец нахмурился.

– Ну, хорошо, – согласился он. – Живет он… есть такая улица, все дома каменные…

– Понял, – сказал Хелье. – Передай ему, что он негодяй и видеть я его не желаю, и пусть он утонет в пруду.

– Хелье, – сказал укоризненно Гостемил. – Так нельзя, это невежливо. Я понимаю – на улице жарко, идти неохота, и горе там, на улицах. Но все равно, отказываться в данном случае – дурной тон.

– Мне все равно.

Гостемил поморщился и налил себе бодрящего свира.

– Хорошо, – сказал Хелье гонцу. – Передай ему, что я вовсе не считаю его негодяем, но идти к нему не расположен, и пусть, если он начнет тонуть в пруду, то выплывет.

– Это Александр? – спросил его Гостемил.

– Да, – ответил Хелье. – Откуда ты знаешь?

– Ты мне про него рассказывал. С его стороны было бы приличнее придти сюда самому, но он об этом, наверное, просто не подумал. Также, возможно есть обстоятельства, о которых сей добрый простолюдин, поставщик вестей, забыл нам сообщить.

– Я не слуга Александру, – возразил Хелье. – Чего это я буду к нему бегать.

– Из любопытства, – подсказал Гостемил. – Хотя, конечно же, лень. Жара на улице, идти куда-то… теперь… а тут прохладно, тихо.

А ведь Александр не имеет никакого отношения к убийству племянника Олофа, подумал Хелье. Вот я дурак – возненавидел человека ни за что. Впрочем, возненавидел я его за то, что он увел Матильду… которая, как оказалось… А что, схожу-ка я к Александру. С другом.

– Пойдем, – сказал он Гостемилу.

– Куда?

– К вельможному греку.

– Нет, я уж лучше здесь тебя подожду. На улице жара такая…

– Сказано – меня и друга моего. Так что придется тебе со мной идти.

– Да? – неуверенно спросил Гостемил. – Ах ты… ну вот… сидели, разговаривали… Эх!

Он тяжело вздохнул и встал.

– Суетный какой город, этот Киев, – сказал он. – Все время надо куда-то ходить, с кем-то встречаться, кому-то врать… А у женщин запросы большие… подарков требуют… и внимания… Ну, пойдем. Чай, у нас теперь тут новый великий князь, следует посмотреть на настроения народные иногда.

128