Добронега - Страница 60

– В этом городе у всех сделки с печенегами, – заметил Хелье.

– То по необходимости, то бишь, из страха. Как к тебе придут двадцать бритых брюнетов, конкуссируя полы топотом многовесным, так хочешь, не хочешь, а сделку заключишь. А этот сам к печенегам сунулся. Думал, они ему путь в Болгары ковром устелят. Ну вот и додумался. Лет десять теперь в Киев не сунется. Сам виноват.

– Он дела на сына оставляет.

Годрик пожал плечами.

– Что? – спросил Хелье.

– Это для виду. Сын-то уже бегал, небось, к соседям, дом продавать. Совсем дешево. Никто, конечно же, не купил. Не только межи, тевтоны откажут! А уж славяне – только смеяться будут. И весь город ждет, когда авраамово жилище загорится. Небось придут всею братией смотреть на пожар.

– Что-то ты не то говоришь… – сказал Хелье неуверенно.

В этот момент в столовую, качаясь, вовлекся собственной персоной безутешный Дир с опухшим лицом.

– Хелье! – закричал он. – Друг моноздравствующий! Как ты мне сейчас нужен, какое счастье, что ты здесь! Годрик, отбеги от стола на десять локтей, иначе быть тебе сегодня в огромнейшей немилости. Вино! Вот оно, Хелье, утешение!

Дир обнял Хелье, положил ему голову на плечо, и пробормотал что-то возвышенное о вечной дружбе. Хелье пришлось напрячь спину и икры, чтобы удержать навалившегося на него Дира.

– Посади его на стул, – посоветовал Годрик, – а то он так и уснет.

– Нет, я так не усну, – возразил Дир, опускаясь на стул и ерзая. – Да и вообще я не столько пьян, сколько разочарован. Ночь только началась. Сейчас мы с тобою, Хелье, пойдем погуляем. Все-таки Киев – город возможностей немалых. И Явана надо бы взять с собой, чего ему дома делать.

В этот момент в столовую вошел Яван. Подойдя к Хелье, он протянул ему кожаный кошель.

– Тысяча двести, – сказал он. – Наверняка отец присвоил сотни три, уж не без того, но не больше. Это не страшно. Не сегодня-завтра золото упадет в цене, так что считай, что совершил хорошую сделку.

– А, так ты теперь при деньгах! – одобрительно подал реплику Дир. – Что продал ненасытному Аврааму? Корону Швеции?

– Корону Швеции нынче вряд ли кто купит, – ответил Хелье, пряча кошель в карман.

– Это правильно, – подтвердил Яван. – Неходовой товар.

Хелье не понравился пренебрежительный тон, но он промолчал.

– Пойдем к Стефании Беспечной, – предложил Дир. – Они там, в преддверии Снепелицы, всем лучшим запаслись. Яван, идем с нами.

– Мне сейчас не с руки, – сказал Яван. – А вы сходите, ребята.

Одна из дочерей Авраама вбежала в столовую, возможно ища Явана, увидела Хелье, зарделась, смутилась, и выбежала вон, не говоря ни слова.

Что-то в общем облике Явана не так, подумал Хелье, какой-то он другой сегодня.

Вдруг он понял, что не так. К обычному наряду Явана – одежде зажиточного горожанина, то бишь, к короткой сленгкаппе, коротким сапогам, вышивке, – прибавился неплохого размера сверд. Судя по тому, что сверд этот не путался у Явана в икрах, не цеплялся рукоятью за сленгкаппу, и вообще не болтался, как попало, Яван имел дело с оружием не впервые. Уж не собирается ли он защищать дом от печенегов, подумал Хелье.

Было около полуночи. Небо заволокло облаками, и квартал Жидове покрылся непроглядной тьмой. Дир размахивал факелом, как оруженосец Олега стягом при осаде Константинополя, и рассуждал вслух.

– Женщины, друг мой Хелье, на погибель нам созданы. Будь ты хоть сам конунг Соломон, в глубине души женщина твоя всегда уверена, что может найти кого-то получше, дай ей только время. Ибо главная забота женщины – не ты, и не хвоеволие, получаемое от общения с тобой, но продолжение рода. В глазах женщины ты всегда, загодя и изначально, виноват в том, что на свете возможно живут мужчины, которые тебя в чем-то превосходят, а она вынуждена мыкаться с тобой, вместо того, чтобы их соблазнять. Не верю я в мудрость конунга Соломона, не верю! Будь он мудр, он бы не дитятю невинного разрезать пополам велел бы, но тех двух дур, которые дитятю поделить не умели. И сука Клеопатра предала своего Антония Марка… или Марка Антония, не помню… польстившись на Августа, который к ее разочарованию мужеложцем оказался. А то бы столицу Империи перенесли бы в Александрию, и, кто знает, глядишь, говорили бы мы все теперь по-латыни. Не сомневайся!

– Я не сомневаюсь, – заверил его Хелье, – только не ори ты так. Весь город разбудишь.

– Что за беда! – презрительно сказал Дир. – Ковши – трусы, ежели проснутся, то на улицы не вылезут усмирять возмутителя спокойствия! Они тут все от печенегов попрятались, дрожат. А мы вот с тобою, Хелье, пойдем веселиться к храбрым людям – к печенегам! К Стефании Беспечной пойдем! Печенегов я уважаю. Достойные враги. Они не обманывают, как бабы. Они нас презирают – и этого не скрывают, хорла! Владимир не взял меня в дружину, так я к печенегам наймусь! И князь об этом пожалеет!

– Не взял? – спросил Хелье. – Ты с ним разговаривал?

– С ним – нет. С подручным его – да. Мерзкий тип.

Дир замолчал, перестал размахивать факелом, и понурился. В молчании дошагали они до Аскольдова Места, от которого начинался, если идти вверх по склону, Пыльный Конец. Пыльным конец этот не было уже лет сто – олеговы люди насадили здесь во время оно деревьев и замостили часть улиц. По каким-то канувшим в топи повседневной давности причинам, незадолго до Крещения один за другим появились в Пыльном Конце хорловы терема, а двадцать лет назад жилые постройки стали покупаться печенегами, постепенно вытеснявшими из торговли блудом славян и межей. В Пыльном Конце работали ночные заведения.