Меж тем вести из Новгорода беспокоили Ярослава. Житник, он же посадник Константин, произвольно менял порядки, внеурочно собирая дань, назначал тиунами людей, о которых Ярослав никогда не слыхал, и время от времени писал князю грубовато-льстивые грамоты.
Перебежчики Эймунд и Рагнвальд уверяли Ярослава, что у Житника связи с Неустрашимыми, но верилось плохо. Скорее наоборот – это у Неустрашимых были связи с Житником. Увы. Рагнвальд, после того, как заверил Ярослава, что предан ему, пропал куда-то и отсутствовал почти месяц. Эймунд каждый день посвящал несколько часов сидению на берегу и презрительному созерцанию войска напротив.
Были и удачи. Молодой болярский сын Ляшко пришел сам и привел Ярославу свою дружину в полном составе. Святополк, сказал он, благоволит печенегам и полякам, и это нехорошо, это предательство, а он с предателями дела не имеет.
Упреждая Святополка, Ярослав послал гонцов к Хайнриху Второму, предлагая союз против Болеслава и его союзников, в частности, Святополка. Ответа пока что не было.
Ляшко проявлял активность, муштровал своих воинов, и в конце концов, решив, что приобрел достаточно влияния на новом месте, потребовал разговора с князем с глазу на глаз. Князь принял его в детинце.
– Это очень важно, – проникновенно сказал Ляшко.
– Надеюсь, что так, – заверил его Ярослав. – Ведь ты не стал бы именно сейчас беспокоить меня по пустякам, милый мой.
– Речь идет об отношении воинства к воеводам и целям. Повторяется история с предыдущим правлением.
– Чего-чего? – строго спросил Ярослав. – Ты это о чем?
– Чужеродные опять главенствуют. Я здесь – единственный славянин среди воевод.
– Почему же, – удивился Ярослав, успокаиваясь. – Я ведь тоже в какой-то степени славянин. Не претендуя на чистоту происхождения, равную твоей, я тем не менее… в меру… являюсь…
– Помимо этого, войском управляет безродная шваль.
– Разве? – спросил Ярослав заинтересованно. – И кто же эта шваль, управляющая, как ты выразил, войском, хотя, вроде бы, для войска у нас недостаточно людей, две дружины всего.
– Я имею в виду подхалимов и оппортунистов, безродных чужаков, а по именам их называть – ниже достоинства благородного человека.
– Но ты все-таки назови, сделай милость, чтобы я знал, о ком идет речь.
– Эймунд и галльская сволочь Жискар.
– Он не галльская сволочь, – поправил воеводу Ярослав. – Он франкская сволочь. И почему он безродная шваль, с чего ты взял? Он ведь, вроде бы, потомок Шарлеманя. Косвенный. Во всяком случае, он так говорит. Что именно это означает, я не знаю.
– Какое нам дело до Шарлеманя! Шарлемань давно умер.
– Ну хорошо. А что же Эймунд? Ведь он как-то раз даже отказался быть конунгом. Куда уж благороднее.
– Иноземцы они, князь. Погубят они нас, потому что о нас совсем не радеют. Да и как они могут о нас радеть? Ведь нездешние они.
– А мне не очень-то и нужно, чтобы они радели, – возразил Ярослав. – Радею здесь я. А они пусть просто знают свое дело. Эймунда слушаются варанги, а их в дружинах треть. Жискар отличается трезвостию мысли, а это такая редкость в государственных делах, и особенно в делах военных.
– А я что же?
– А ты для представительства. Должен же быть в славянском войске хоть один воевода-славянин. Иначе просто неприлично. Я бы, конечно, предпочел бы более умелых воевод-славян, не лезущих к князю с глупостями, но они почему-то все у Святополка остались. Возможно потому, что присягали ему.
Ляшко побагровел.
– Я тоже, – сказал он. – Но я нарушил присягу, потому что Святополк погубит нас.
– То Жискар нас погубит, то Святополк. Тебя не поймешь.
– Князь, я пришел к тебе по доброй воле. Я верю в тебя, князь!
– А вот это хорошо, – одобрил Ярослав. – Это очень даже хорошо. Ты и дальше в меня верь. А в Святополка не верь, он нас погубит всех к свиньям.
– Князь, либо набери себе воевод-славян, либо возвысь меня над чужеземцами.
– Как же я тебя возвышу? А, знаю. Ты, когда вы втроем с чужеземцами собираетесь, вставай всегда на какое-нибудь возвышение. На бугорок какой-нибудь, или холм. А когда вы перед дружинами ерепенитесь, ты всегда выбирай себе лошадь покрупнее, чтобы сидеть повыше. И шлем себе заведи с высокой такой спицей на макушке. А на спицу повяжи ленту поярче. Это очень красиво, я видел такие шлемы. А на привале спицей можно в зубах ковырять, сняв предварительно ленту. Некоторые, правда, не снимают, но они шваль.
В конце октября выдалась очень холодная ночь. Войско Ярослава жгло костры и приплясывало. Спьены, ходившие окружным путем, заприметили большой обоз, следующий к Святополку и содержащий в основном брагу. И Ярослав решился.
Подождав до середины ночи, чтобы дать противнику выпить достаточно браги для согрева, он передвинул бОльшую часть войска выше по течению, погрузил на лодки, и переправил на другую сторону. Ляшко и сам Ярослав переправились на ладье, держа коней под узцы. Высадившись, Ляшко помедлил, а потом сказал:
– Надо бы оттолкнуть лодки.
– Я тебе оттолкну! – грозно рыкнул Ярослав.
– Нет, надо, чтобы не думали, что можно обратный ход дать. Такая традиция есть, очень старая, – добавил он, не улавливая двусмысленности собственных слов.
– Займись делом, – велел Ярослав. – Тебя воины ждут.
Упрямый Ляшко, подождав, пока Ярослав займется отдачей приказаний другим воеводам, послал десять ратников обратно – отталкивать лодки.
Развеселившееся войско Святополка очень удивилось, когда в него вошли немецкого типа клином Ляшко и десять конников, и удивление возросло, когда подоспела пехота. Лучники не успели построиться, кто-то искал топор, кто-то в голос проклинал подлых астеров, кто-то хватался за сверд и грозился всех отметелить, и тут же падал, раненый или убитый. Справа и слева мутные пруды, подернутые ледяной коркой, мешали перегруппированию, а печенеги, дислоцированные за прудами, следили за схваткой, решив пока что не встревать. Один из командиров атакующей пехоты крикнул устрашающе непонятно: