Добронега - Страница 151

151

***

Униженный и злой, Эймунд выехал из Каенугарда в сопровождении дюжины варангов – отряд Рагнвальда и ратники из ставки Неустрашимых – и шагом заступил на северо-западный хувудваг. Торопиться некуда.

После неприятного разговора со Святополком имел место еще менее приятный разговор с Марией. Княжну словно подменили – холодна и надменна. Несправедливо! Да, он нарушил устав Неустрашимых, ввязавшись в несанкционированную Содружеством авантюру. Да, он просчитался и проиграл. Да, грамоты о срочной встрече и выборах нового предводителя наверняка уже разосланы во все концы света. Это еще не повод отворачиваться от него! Шесть лет руководил он Содружеством. До его прихода к власти Неустрашимые были всего лишь одним из дурных тайных обществ, какими всегда полон мир, играли себе скромно в политику, интриговали. За шесть лет он превратил Содружество в могущественную силу. И вот – благодарность! Ради Содружества он пожертвовал властью над Норвегией, отказался от титула, которого много лет безуспешно добивается в своей Полонии суровый воин Болеслав. Ради Содружества он пошел на разрыв с Хайнрихом Вторым, с которым дружил долгое время. Пользуясь властью, он дал Марие власть и влияние. Он освободил Святополка из темницы, прямо из под носа у Владимира! Он сблизил Святополка и Болеслава! Он женил Святополка на дочери Болеслава. Кстати, какая сволочь ее отравила? Мальчишка-плотник наверняка знает. Уж я из него все выну, что он знает. И кто его нанял, и кто действует против меня, и кто интригует против Содружества – все мне расскажет. И, кстати, все это можно будет потом представить на суд Неустрашимых. Неустрашимые не могут без меня! Ибо дела их плохи. Воспользовавшись передышкой на польском фронте, связанной с любовными похождениями Болеслава в Киеве, Хайнрих бросил войска в Италию и нанес норманнам и дураку Олафу сокрушительное поражение, от которого они не скоро оправятся. Положение придется долго исправлять – у Неустрашимых нет лучшего человека для этого, чем я.

Хувудваг загибался в сторону, обходя холм, и деревьев вокруг было мало. Что-то не понравилось Эймунду в контрастах лунного света и тени. Он поднял руку, и всадники остановились.

– Факел, – сказал Эймунд.

Один из варангов запалил факел и протянул ему. Эймунд спешился, бросил Рагнвальду поводья, и прошел чуть вперед, иногда пригибаясь и изучая поверхность хувудвага.

Земля не успела как следует просохнуть после давешнего дождя и пасмурного дня, и следы отпечатывались на ней отчетливо. Свежие. Две лошади, скачущие почти рядом. Рысью.

Половина Киева разъехалась кто куда в связи с переменами обстановки, и скоро вернется, но на поселение, пусть временное, уезжают все-таки на телегах, а чаще идут пешком. Следов от колес телеги не было.

Какая-то часть людей военных тоже расползлась по близлежащим селениям и весям, но это не только что случилось, и конники, а коней в Киеве все-таки мало, это не Константинополь, едут обычно шагом, а не рысью. Да и куда ехать по северо-западному хувудвагу? Речка Буча, за ней на много аржей ничего, кроме болот, какие-то домики нищие, хилые огороды, и так до самой Литвы.

Есть наверняка какие-нибудь беглые, но они ходят пешком. Есть беглецы от гнева Святополка, но они умотались неделю назад еще, в основном по воде.

Кто же это скачет к Буче, да еще так резво? Что за вылазки среди ночи на добрых конях? Не управился ли Святополк меня опередить и взять плотника себе? Но тогда почему только двоих послал он, а не две или три дюжины? Власть Святополка не распространяется на охрану у Бучи, охрана подчиняется лично мне.

Он вернулся, передал факел Рагнвальду, вскочил в седло, и махнул рукой энергично. Отряд взял с места резво, и пошел по хувудвагу сперва рысью, а потом галопом.

***

Спать, привалившись к стене – неудобно и противно. Но на земляном полу еще хуже. Удивительное дело – человек полночи проторчал в ледяной Балтике, стучал зубами от холода на продувных ветрах вдоль Днепра, нырял в этот самый Днепр в марте, а до этого все детство почти провел в промозглом слоистом тумане побережья Северного Моря – и ничего. А тут – одну ночь поспал на жирной киевской земле, в июле – и на тебе, озноб, кашель, в башке звенит, кровь горит в жилах. Старею, подумал Хелье, кашляя. Чтоб им всем лопнуть.

Кашель был непривычным в его жизни явлением. Он кашлял в детстве, раза два, но с тех пор забыл, как это противно. И дышится с хрипом. Задерживаешь дыхание – кашляешь громче и больнее. Просто сидишь, дышишь обычно – кашляешь. Стоишь – кашляешь. Ложишься – кашляешь и чихаешь, аж все тело передергивает. Ужас.

Сны сняться дурацкие, и сквозь сон слышишь собственный кашель. Ахха-ахха-ахха-ахха, кха. Фу, гадость какая. Вот вижу я во сне, как, вроде, какое-то поселение, и сижу я в окружении трех толстых и теплых баб, вальяжных таких, и они меня поят чем-то горячим и ласкают. Это хорошо, когда тебя ласкают. Поскольку не все ж мужик должен стараться, иногда и бабам следует чего-нибудь такое, предпринять, пока мужик развалился и лежит себе. Не всегда, но иногда. Для разнообразия. И все это на теплой лужайке перед каким-то домом с верандой. С террасой. Дом почему-то каменный, римского типа. Вдруг ни с того ни с сего без всякого шума из ближнего леса выезжает конница, а у командира на шлеме красное перо, и летят они на нас отважным таким галопом, а я не могу рукой двинуть, а бабы-то вдруг куда-то исчезли. Я кое-как поднимаюсь на ноги, а командир, полководец Ликургус, сверкает очами, машет топором (командир – топором? глупость какая), и вдруг спрыгивает с коня. Я выставляю вперед кулаки, а он вдруг говорит, ты что, Хелье, совсем озверел в этой глуши, это же я, Яван! А я ему говорю, а почему перо красное, это нечестно! А он говорит – это общемировой заговор межей против тебя. Тут вдруг откуда-то справа выбегает Дир, хохочет, и кричит – межи, межи! А потом вдруг спрашивает – ты зачем с Анхвисой спишь? И тут я соображаю, что две из трех баб – действительно Анхвиса и Светланка, только выглядят по-другому, и добрее. Я начинаю смеяться, кашляю, и просыпаюсь. Вокруг тьма, но в щели кое-какой свет пробивается. Хоть бы соломы постелили, что ли.

151