Добронега - Страница 137

137

***

Вести из Киева дошли до Бориса утром. Войско продолжало двигаться к городу весь день, а ближе к закату стратегически расположилось на ночлег в поле, а не в лесу, ибо поле труднее поджечь, чем лес, да и приглянулось это поле кому-то, кто стал агитировать остальных за остановку именно здесь.

Борису было все равно, где останавливаться на ночлег, и он согласился с мнением большой части войска. Князь пил, истериковал, временами впадал в ступор, и действовал на нервы своим воеводам.

Разбили шатры. Двое самых главных воевод уединились с Борисом в его шатре.

– Веришь ли ты в судьбу, Борис?

Борис выпил, подышал, вытер потный лоб шершавым рукавом, и сказал:

– А?

– Веришь ли ты в судьбу?

– Как не верить, – ответил Борис. – Как не верить!

– Подумай, князь. Вот у нас войско, и вот мы будем завтра или послезавтра в Киеве.

– Да, – сказал Борис. – Осиротел Киев.

– Святополк в Берестове.

– Да, – подтвердил Борис. – В Берестове.

– Ярослав в Новгороде, – настаивал воевода. Весть о прибытии Ярослава в Киев еще не дошла до борисова войска.

– В Новгороде, – согласился Борис.

– Тебя Владимир любил больше всех детей своих.

– Да, – сказал Борис и заплакал.

– Горе твое огромно.

– Да, – подтвердил Борис, плача.

– Тебе нужно продолжить дело отца. Ты не только любимый сын. Ты ведь еще и старший сын.

– Я-то? – удивился Борис, размазывая кулаком слезы.

– Старший законный сын. Первенец крещеный. Престол принадлежит тебе. Святополк не по праву занял его.

– Святополк-то?

– Не по праву. Во грехе он зачат, и даже, говорят, не Владимиром, но братом его.

Борис вытер лицо рукавом.

– Это не важно, кем он зачат, – сказал он, всхлипывая. – Раз отец признал его, значит он и есть старший сын.

– Отец хотел, чтобы после него правил ты.

– Хотеть он мог, – уныло согласился Борис, – но что толку?

– Ты должен править Русью, Борис. Мы за тебя горой.

Борис насупился.

– Да? – сказал он. – Править?

– Именно.

– Но Святополку эта мысль не понравится.

– А мы его не спросим.

– Святополк приведет войско и меня посадят в темницу.

– Мы отобьемся. Займем Киев, запрем ворота, и будем ждать подкреплений. Народ тебя любит.

Действительно, Борис был – народный любимец. Неприкаянных слабых сыновей всегда любят и жалуют, ибо неприкаянные и слабые дают возможность проявить снисходительность. А люди обожают быть снисходительными.

– Но ведь это будет война со Святополком, – сказал недоуменно Борис.

– Да. И что же?

– Но Святополк – мой брат. Как же я с братом воевать буду?

– Владимир с братьями своими воевал.

– Так то до крещения.

– И после тоже. И Святополк, бывало, и Мстислав, и Изяслав – все против братьев ходили.

– Не знаю. Нет. Не пойду я против брата.

– Мы будем с тобой.

– А что мне-то до вас. Вам он не брат.

Воеводы переглянулись.

– Слушай, Борис, – подал голос тот, кто все это время молчал. – Горе твое велико, но ты не заговаривайся. Что значит – что тебе до нас? Мы за тебя кровь проливали…

– Когда это? – удивился Борис.

– Готовы были пролить, – раздраженно поправился воевода. – Это одно и тоже. И сейчас готовы. Пойдем в Киев, и станешь ты Великим Князем. Будь ты мужчиной, Борис. А то ведь обидимся мы да и бросим тебя здесь, и уйдем к какому-нибудь другому князю.

Борис вдруг выпрямился, откинул назад волосы, поднял брови, и с неожиданным презрением сказал:

– Я вас не держу.

В голосе мелькнула владимирская интонация. Воеводы снова переглянулись.

***

На закате с киевской стороны к стану подъехал одинокий всадник. Безошибочно определив княжеский шатер, он направился прямо к нему. Остановив коня, он соскочил на землю, поправил походную суму на плече, и обратился к сторожившему вход ратнику:

– Мне нужно срочно видеть князя.

– Князь не расположен никого видеть, – ответил ратник.

– Это все равно, расположен или нет. У представителей нашего рода есть право видеть славянских князей в любое время.

– Что же это за род такой, – насмешливо спросил ратник. – Уж не Лыбезные ли? Или, чего доброго, сами Моровичи?

Всадник молча показал ему амулет с родовым знаком. Ратник побледнел и низко поклонился.

– Прости меня, болярин милостивый. Я сей же момент докладываю о твоем прибытии.

– Отойди от входа, – велел прибывший.

Ратник, чуть поколебавшись, шагнул в сторону. Прибывший вошел в шатер.

Помимо Бориса, лежащего ничком, в шатре был еще один ратник. Прибывший присел на корточки рядом с Борисом и тронул его за плечо. Борис поднял голову.

– О! Гостемил! – сказал он. – Сколько лет, сколько лет, друг мой! Горе у меня, Гостемил! У всей страны горе!

Он обнял Гостемила, положил голову ему на плечо и зарыдал.

– А эти, – пожаловался он, рыдая, – хорлы подлые… хотят, чтобы я на брата войной шел. Как жить, Гостемил, как жить!

– Рад тебя видеть, Борис, – сказал Гостемил. – У всех у нас теперь горе. Вели этому человеку выйти. Побудем вдвоем, это отвлечет тебя от дум нехороших.

– Да, конечно, – согласился Борис и, повернув красное от слез и выпитого лицо, крикнул, – Вон отсюда, орясина!

Ратник выскочил из шатра.

– Сядем, Борис.

– Сядем, Гостемил.

– Темное дело затевается, Борис.

***

Солнце село в черную тучу, и сразу после этого все небо затянулось тяжелыми грозовыми слоями, и стало совсем темно, только в семи шатрах горели лучины да факелы, да тут и там по полю потрескивали костры. Хлынул дождь. Костры погасли. Несколько ратников сунулись в остатки аскольдовых укреплений в поисках укрытия, но ничего путного не нашли. От укреплений остались только части стен. И никого там не было, в укреплениях.

137