– Чем обязан? – спросил Владимир в ответ на вежливый поклон от Алешки и на поспешный, после легкого шлепка, поклон от Иллариона.
– Мне нужно срочно отлучиться, – сказал Алешка, как всегда развязно. – Жена сегодня недомогает, Швеле я не верю, а отец мой занят приготовлениями к какому-то бывшему языческому празднику, уж я не помню, какому. Присмотри за Илларионом.
Владимир мигнул от неожиданности.
– Ты, Алешка, совсем оборзел, – заметил он. – Князь Киевский в качестве временной няньки – такого, пожалуй, в истории еще не было.
– А теперь будет, – заверил его Алешка. – Важно создать прецедент. Князей киевских тоже раньше не было, а теперь вот сидишь ты у стены, на солнце греешься. Что тебе, жалко? Или ты занят очень? Илларион тебя любит. Искренне. Это следует ценить.
– Сволочь ты, – сказал Владимир. – Учишь ребенка непочтительности.
– Нет, Александр не сволочь, – вступился Илларион. – Это он обо мне заботится. И ты позаботься. О детях обязательно нужно заботится, в них вся надежда и есть.
Владимир снял ноги с телеги.
– Надолго отлучаешься? – спросил он.
– До полудня, – ответил Алешка, зевая. – Ну, может, чуть позже полудня вернусь. К обеду точно буду. Не съест тебя Илларион за это время, не бойся.
– Я его отдам кому-нибудь из холопов.
– Нельзя, – сказал Александр.
– Совсем нельзя, – подтвердил Илларион.
– Да почему же?
– Неотесанные они, – объяснил Александр. – Чуть что – сразу драться и кричать страшным голосом. Требуют, чтобы дети сидели смирно и молчали.
– Что же в этом плохого?
– У меня тонкая натура, – сообщил Илларион. – Я не могу все время сидеть и молчать. Я очень подвижный и ансивный.
– Какой-какой?
– Экспансивный, – подсказал Александр. – Экстраверт. Как чего в голову взбредет – сразу хочет поделиться со всем человечеством. Не то, что ты – все в себе таишь, пока оно бродить не начнет. Ну, я пошел. До свидания, князь. Илларион, будь с князем вежлив и проявляй снисходительность к его слабостям.
Алешка хлопнул Иллариона по плечу и пошел себе. И пошел, и пошел. Эка вышагивает, орясина. Что это у него за дела такие всегда? Какие-то свои тайные помыслы. Единственное, что я точно знаю – он не против меня, он за. Это так. Но вот кому он на самом деле служит? Не Константинополю, это точно. Не Хайнриху – Хайнрих греков ненавидит. Не Роберу ли? Не Ватикану ли? И откуда у него такие громадные средства?
– Откуда у Алешки столько денег, а, Илларион?
– Не знаю, – сказал Илларион. – Я очень долго над этим думал. Ночей не спал.
Владимир засмеялся.
– Жрать хочешь? – спросил он.
– Хочу.
– Не дам, – отрезал Владимир. – Экстравертов полагается кормить с запозданием.
– Это нечестно.
– Зато действенно. Ладно, не куксись. Ишь, щеки растопырил. Пойдем, пожрем чего-нибудь.
Накормив Иллариона и заодно себя очень вкусной и сладкой кашей, приготовленной польским поваром, и замечательным же киселем, и рассказав ему смешную сказку про ведьму, питавшуюся исключительно индусами, Владимир решил, что все-таки пора поговорить с Предславой. А Илларион очень кстати под рукой. При нем легче сохранять спокойствие.
– Пошли, Илларион, дочь мою драгоценную проведаем.
По пути в светелку Владимир остановил пробегавшего мимо холопа, собиравшегося проучить помощника повара за нерадивость, и отнял у него розгу.
Не меня ли он собирается сечь, подумал Илларион. Пусть только посмеет. Я Александру пожалуюсь.
У светелки Владимир сказал стражнику «кыш!», украдкой перекрестился, и открыл дверь. Предслава, простоволосая, заспанная, в одной рубахе, сидела на постели и смотрела в окно. Увидев Владимира, она отвернулась к стене.
Илларион вошел за Владимиром и понюхал воздух. Пахло не очень противно.
– Перестань дуться, – попросил Владимир. – Давай поговорим.
– Мне не о чем с тобою говорить, – отрезала Предслава.
– Так уж и не о чем, – усомнился Владимир. – Все-таки я старый и опытный, людей хорошо знаю, да и в средствах не стеснен. Верно, Илларион?
– Зачем тебе эта розга? – спросил Илларион. – Розга – это плохо. Ты брось розгу.
Владимир поднял брови удивленно.
– Вот как? А как же конунг Соломон?
Илларион не понял, при чем тут конунг Соломон, и насупился.
– Конунг Соломон сказал, – объяснил Владимир, – щади розгу только если ненавидишь дитя.
– Ну и глупо, – резюмировал Илларион. – Если ненавидишь дитя, отступись и не трогай его, а розги не при чем.
– А если любишь?
– А если любишь, – резонно возразил Илларион, – то как же у тебя на любимое дитя рука подымется, посуди?
– По-твоему получается, что розги вообще не нужны.
– Иногда нужны. Вот Михе розги нужны.
– Ну, с Михой мы потом побеседуем. А с этой мне что делать?
– С какой?
– Да вон, на ложе сидит, арселем широким простыни примяв?
– А в чем она провинилась?
– Тебе Алешка не сказывал?
– Сказывал, а только он говорит, что это не ее вина.
– Алешка так говорит? А ты слушаешь?
Илларион прикусил язык. Да, подумал он, лишнее сказал. Сейчас он действительно меня выпорет. Вон розга в руке как подрагивает.
– Я слушаю, но верю не вдруг, – ответил он дипломатично.
– Стало быть, не веришь ты, что нет за ней вины?
Илларион промолчал.
– А вот мы сейчас узнаем, – пообещал Владимир, подходя к ложу.
Предслава поглядела на него и отодвинулась было, но он поймал ее за волосы.
Ну, сегодня не меня, подумал Илларион.
Взяв розгу в зубы, Владимир опрокинул Предславу на спину и перевернул ее на живот. Она закричала, и это прибавило ему азарта. Одной рукой вдавливая ее в ложе, другой он потянулся задрать ей юбку, но тут вдруг Илларион повис на этой руке, крича —