– Ну вот, видишь. Ездил, утомлялся. А как только ты ее познаешь, тебе захочется познать ее еще раз, и в обмен на обещание она пошлет тебя к печенегам, к арабам, к черту, и ты поедешь, и это будет глупо. Нельзя баловать женщин услужливостью, они от этого становятся нестерпимо циничны и надменны, вне зависимости от сословия.
– Хорошо тебе рассуждать, – возразил Хелье. – Ты, похоже, вообще равнодушен к женщинам.
– Я-то? – Гостемил улыбнулся недоуменно. – С чего ты взял?
– Мне так кажется.
– Я просто придерживаюсь приличий. Не обязательно показывать всему миру то, что можно и не показывать. Мир ведь обидчив очень, да и завистлив. К чему его в искушение вводить понапрасну.
– Ты любил ли когда-нибудь?
Гостемил улыбнулся и подмигнул.
– Любил.
– И что же?
– Ничего.
– Она тебе отказала?
Гостемил рассмеялся.
Что говорить с человеком, который любит только себя, подумал Хелье. Эка высокородные обособились, никто им не нужен, живут себе беззаботно из поколения в поколение. Это потому, что давно их здесь не трясли. Правильно Дир сказал – воевать они низших посылают, а сами вот. А у нас в Сигтуне любой высокородный – вчерашний ниддинг или сын ниддинга.
Но, конечно же, прав Гостемил отчасти. На что я могу рассчитывать в лучшем случае? Быть ее слугой, которого иногда из каприза допускают до ложа? А я, в общем, согласен, подумал он мрачно. Амбиций у меня никаких особых нет, ни к власти, ни к карьере я не рвусь, к богатству страсти не испытываю. Без семьи могу вполне обойтись, ничего хорошего в семейной жизни все равно нет, сплошное беспрерывное упражнение в терпимости. Вот и буду ей слугой. Должна же она наконец сжалиться надо мной, а?
Да, возможно. Но тем временем она ходит к кому-то по вечерам. Она к нему, а не наоборот. Какой-то ухарь, хорла, лапает ее каждый вечер потными лапами. Какое-нибудь ничтожество. К грекам ради нее не ездившее.
Следующим вечером Хелье занял наблюдательную позицию под липой недалеко от входа в детинец. Солнце зашло. Запели вечерние птицы, замяукали где-то нервные киевские коты, зажглись некоторые звезды. Хелье изгрыз себе ногти, сидел, стоял, полулежал под липой, не сводя глаз с ворот. Наконец послышались голоса – стражники кого-то буднично приветствовали. И вскоре Мария действительно вышла за ворота, действительно в сопровождении служанки. Выждав интервал и успокоившись, ибо настало время действовать активно, Хелье последовал за ними. Улицы вокруг детинца летом больше напоминали лесные тропы – деревья здесь росли очень густо, их не вырубали, листва отбрасывала тень на дома, в которых иначе, из-за жары, было бы противно жить.
Женщины свернули на поперечную улицу. Вскоре к ним присоединились двое ратников, и Хелье понял, что тот, к кому заходит Добронега, резидентствует не в непосредственной близости детинца. На Горке особой нужды в охране не было – кругом стража, достаточно крикнуть, и дюжина ратников тут же прибежит, и будь ты хоть сам Свистун Полоцкий со товарищи, до тиуна дело не дойдет. Печенеги, бесконечно наглые и заносчивые на Подоле, никогда здесь не появлялись.
Держась все время в тени, Хелье следовал за Марией, служанкой, и ратниками. Еще раз свернув, группа направилась круто вниз по спуску. Хелье подумал, что если где-то здесь ждет Марию повозка, то сегодня он ничего не узнает, а на следующий день придется сесть на коня. Сама мысль о верховой езде была отчаянно неприятной, хотя натертости в паху и на тыльной стороне колен давно исчезли, а ладони зажили.
Но нет. Выйдя на пологую улицу, группа прошла по ней пол-аржи и свернула в какой-то двор. Не доверяя калитке, которая могла в самый неудачный момент скрипнуть, Хелье перелез через забор.
Небольшой дом, в окнах свет, ставни открыты. Группа скрылась в доме. Хелье вытер вспотевшие руки о порты, переместился к стене, и пошел вдоль нее, заглядывая в ставневые щели. Какие-то варанги, какие-то женщины в странных одеждах. Пьют и разговаривают. Хелье обошел дом сзади и двинулся вдоль противоположной стены. Сквозь третью по счету ставню он увидел, наконец, Марию.
Соперник его был на голову выше ростом, чем Хелье, шире в плечах, благороднее лицом, и заметно старше. Лет тридцать, решил Хелье, а может сорок. Судя по роже – варанг. Голый до пояса. Держит Марию своими лапами. Целует. Отпускает. Идет к окну.
Хелье поспешно натянул себе на голову темно-синюю свою сленгкаппу, выбранную им самим на торге и похожую на плащи, которые он видел в Константинополе, присел под окном и затаил дыхание. Скрипнула ставня и соперник выглянул наружу и посмотрел по сторонам. Ничто в темном дворе его не насторожило. Он снова прикрыл ставню, выждал какое-то время, а затем резко ее распахнул. Хелье, уже хотевший было подняться на ноги, был рад, что не поднялся. Ставня снова закрылась, а затем жидкий свет, пробивавшийся сквозь щели, исчез. Хелье поднялся. В помещении было темно. Он приник ухом к ставне.
– Вроде никого, – сказал голос соперника по-норвежски.
***
Мария смотрела широко открытыми глазами в темный потолок. Сползший с нее Эймунд сопел ей в плечо, конец его белесой бороды щекотал ее ребра. Ей нравилось, что она может вызывать сильные чувства в этом сильном человеке, de facto повелителе самого могущественного тайного общества континента, по желанию сажающего конунгов и князей на престол. Этому человеку мало было Норвегии – он отказался от нее. Ему мало было и Руси. Он совершенно точно намеревался в скором времени стать повелителем мира. А когда они оставались вдвоем, Мария повелевала им. И это было приятно. Он был третий, и лучший, мужчина в ее жизни. Ей было двадцать лет. Женщина в ней пробуждалась изредка и засыпала снова. Эймунда это не смущало, а Мария об этом не догадывалась, хоть и чувствовала временами некую неуверенность и неудовлетворенность. За исключением особых страстных натур, молодые женщины всегда думают, что как бы не было хорошо, лучшее все равно возможно.