Добронега - Страница 107

К оглавлению

107

Помолчали. Васс сказал:

– Я не погубил Марию.

– Ты прекрасно знаешь, что погубил. За пять дней в Киев просто не успеть.

– Так что же тебе от меня нужно?

– Ничего. Но мы расстаемся – возможно навсегда. Ты ничего не хочешь ни сказать, ни сделать?

Васс криво улыбнулся.

– Сделать?

– Я не шучу. Другого случая у нас, возможно, не будет.

Васс ухмыльнулся.

– Ты права, – сказал он. – Посиди здесь, я предупрежу охрану, чтобы никого не пускали – меня нет дома.

Он вышел и спустился вниз. Эржбета прошла в спальню. С этой комнатой было связано у нее очень много приятных, почти счастливых, воспониманий. Обстановка за годы не изменилась. Прямоугольник от света, проникающего через высокое окно, высветил знакомый узор на полу – витиеватые стилизованные лилии. Деревянная подпорка в виде коринфской колонны возле ложа. Прикроватный столик, на котором тогда, когда они с Вассом целыми днями не покидали спальню, всегда стояло блюдо с ягодами.

Васс вошел в спальню, подошел к ней и поцеловал ее в губы, и она ответила на поцелуй. Они опустились на ложе. Продолжая целовать ее, Васс откинулся на спину. В тот же момент он почувствовал острие ножа у своей груди.

– Ты ничтожный трус, – сказала Эржбета тихо. – Продажная тварь. Предатель.

– Что ты, что ты… Эржбета!

– И нет тебе прощения.

Лезвие вошло в грудь Васса по рукоятку. Он вскрикнул и через несколько мгновений замер.

Эржбета подождала еще немного, затем издала несколько протяжных стонов, чтобы услышали охранники, вскрикнула и поднялась с ложа. Васс лежал неподвижно, глаза его были закрыты. Женщина тихо вышла из комнаты, демонстративно оправляя на себе одежду, и стала спускаться по лестнице. Но ей не дали выйти самой. У самого выхода ее схватили за руки с двух сторон, пихнули в рот кляп, накинули на голову мешок, кисти рук связали за спиной.

На улице стояли густые сумерки. Один из охранников Васса подогнал ко входу открытую повозку, запряженную резвой лошадью, и вдвоем они подняли Эржбету и опустили горизонтально на дно повозки. Один из них тут же сел рядом с ней и прижал голову Эржбеты к полу. Второй взялся за вожжи. Повозка устремилась к Буколеону но, не доезжая до него, повернула на северо-запад, проехала обе пары ворот, точно следуя давешнему приказу Васса, они ведь не знали, что его больше нет в живых, и повернула еще раз – к Золотому Рогу.


***


Дворцовая охрана за те пять лет, что Яван, он же военачальник Ликургус, не бывал здесь, сменилась почти полностью, да и сам Яван изменился значительно. Огненно-рыжие волосы его потемнели, приобрели каштановый оттенок с медным отливом. Короткая борода и усы погустели, плечи и грудь раздались, а зеленые глаза утратили жестокий блеск и потеплели. Яван был молод и деятелен, но он был другой, и не очень опасался, что его узнает охрана.

Свита Базиля – другое дело. Бессменные военачальники, одним из которых он был когда-то сам – эти помнят его хорошо. Когда Базиль в окружении этой своей свиты шел по широкой аллее к Буколеону, Яван счел благоразумным спрятаться за колонну. Император и свита проследовали внутрь дворца.

Вскоре над куполом Софии взлетел и запрыгал на ветру змей. Яван улыбнулся. Придумка Хелье ему нравилась.

Прошло около часа, и Яван решил, что Хелье с Диром сделали все, что нужно, и ждать Васса больше не надо.

Человек обязательный, Яван направился к Золотому Рогу. Хелье решил ехать по земле, но люди воды не были в этом виноваты, и им следовало заплатить. Обнадеженные авансом, который Яван в тайне от остальных выдал капитану, они бездельничали целый день, вместо того, чтобы куда-нибудь плыть и кого-нибудь грабить, зарабатывая таким образом себе и, в случае некоторых, своим семьям, на жизнь. Не амортизировался такелаж – страдало корабельное дело. Не терялись и не тупились ножи – страдали оружейники. Все это требовало компенсации, или, как стали говорить несколькими веками позже, возникла требующая оплаты неустойка.

Яван направился в порт. Сгущались сумерки.

Пройдя Роговы Ворота, также неохраняемые, как любые ворота в этом городе, и выйдя на пристань, Яван без труда нашел нужное судно, попросил дежурившего на пирсе пирата, чтобы тот позвал капитана, заплатил за простой, хлопнул капитана по плечу, и пошел обратно к Роговым Воротам. На несколько мгновений Яван задержался у таверны, раздумывая, не выпить ли ему киевского бодрящего свира, который был в то десятилетие в большой моде повсеместно, как и вообще все киевское, решил, что не надо, и уже направился было дальше, как вдруг, заприметив что-то, остановился и вернулся к таверне. Стоя у стены, под навесом, невидимый с пристани, Яван увидел то, что видел множество раз до этого – продажу рабыни пиратам. Вот только рабыня была на этот раз не совсем обычная.

Эржбету вытащили из повозки и показали капитану, сняв на несколько мгновений с ее головы мешок. Яван услышал хохот капитана. Сомнений в том, что это именно Эржбета, которую он узнал по осанке и телосложению, больше не было. Капитан расплатился и передал Эржбету своим подручным, которые тут же поволокли ее на палубу и затем в трюм. Привезшие новую рабыню тут же уехали на своей повозке, а Яван задумался.

Можно было вернуться и обвинить капитана в вероломстве. Пассажиров, пусть и бывших, пусть за них уже заплачено, не обращают в рабство – это нарушение кодекса чести, хотя, конечно, никакой чести у пиратов никогда не было, что бы они по этому поводу не думали и не пели, и как бы не бахвалились.

Можно было попытаться выкупить Эржбету, но Яван, не будучи по натуре ни чересчур злопамятным, ни меркантильным, все же очень хорошо помнил главное зло, причиненное ему Эржбетой, зло, изменившее всю его жизнь, и не горел желанием заплатить за ее свободу сумму, на которую ремесленник, обремененный семьей из десяти человек, может безбедно прожить год.

107