– Дерзкий? – смущенно сказал Отара. – Дерзким меня никто не называл, поди, лет уж пятнадцать.
– А помолчи-ка, – попросила Цветана неприятным голосом.
Отара Дерзкий смущенно заулыбался. Яван вышел.
Дир, почавший уже, наверное, шестую бутыль, хмельной и любвеобильный, развязал гашник окончательно и почувствовал себя абсолютно свободным от любых условностей. Привалившись к сидящей рядом Эржбете и беря ее шею и плечи в захват, он провозгласил, – «Полюбил я тебя!» и попытался ее поцеловать. Эржбета очень ловко вывернулась из медвежьих объятий Дира, схватила со стола кружку и въехала Диру кружкой в морду.
– Хорла еть! – сказал Дир удивленно, мигая глазами и трогая пальцами нос. Из ноздрей хлынула кровь. – Убью, – решил Дир вслух.
Хелье и Годрик схватили его с двух сторон за руки.
– Хо-хо, – сказал Дир.
Он поднялся. Хелье полетел в одну сторону, Годрик в другую. Эржбеты уже не было в доме. Дир ринулся вдогонку. Хелье, вставая и потирая ушибленное плечо, поразмыслил, стоит ли догонять Дира.
– Не стоит, – сказал Годрик, отвечая его мыслям. – Мерзавку эту он вряд ли догонит, а проветриться ему нужно. Далеко не убежит.
Хозяева, заинтригованные сценой, сидели тихо, пытаясь вникнуть в смысл произносимых Годриком слов.
Хелье присел к столу и налил себе вина. Годрик вернулся в угол к своим гуслям.
– Славные гусли, добрый человек, – заметила Цветана.
– А ты играешь? – спросил у Годрика Отара.
– Молчи, – приказала Цветана мужу, дергая его злобно за рукав.
– Не понимаю, – сказал Годрик, не отрываясь от созерцания инструмента.
– Он спрашивает, играешь ли ты, – перевел Хелье.
– Нет, куда уж мне.
– А он говорит, что играл когда-то.
– Так все говорят.
– Дай ему гусли, пусть сыграет.
Некоторое время Годрик раздумывал, но в конце концов решился, встал, подошел к столу, и подал гусли Отаре.
– Играй, коли не шутишь.
Отара взял гусли, положил себе на колени, и, чуть посомневавшись, провел по струнам указательным пальцем.
– Совсем расстроены, – сокрушенно сообщил он.
– Отдай их обратно немедленно, – велела Цветана. – Слышишь? Отдай, тебе говорят.
Отара потянул нижний колок, снова провел по струнам пальцем и, игнорируя приставания жены, очень быстро настроил все десять струн. Помещение огласилось мажорной диатонной гаммой.
– Хе, – сказал Отара.
Приглушив четыре струны пальцами левой руки, Отара снова провел по струнам. Получился мажорный аккорд. Отара убрал один палец, и аккорд дополнился седьмой ступенью. Годрик заинтересовался. Отара еще немного побренчал, и вдруг затянул скрипучим голосом какой-то совершенно дикий напев:
А бугры-то, а бугры-то, а сидели ду,
Ах, пыльца-то, ах пыльца, да дочно девица.
– Заткнись немедленно, – яростно прошипела Цветана.
– Да я чего, я гостей развлекаю, – оправдался Отара.
– Ты их не развлекаешь, а выводишь из себя, и меня тоже. Посмотри на себя только. Послушай себя только.
Хелье захотелось дать ей по уху. Годрик протянул руку, и Отара вернул ему гусли.
Вернулась Эржбета, сама налила себе вина, и с удовольствием выпила.
– А где Дир? – спросил Хелье.
– Я его зарезала, – сообщила Эржбета равнодушно.
Хелье чуть ей не поверил, но вовремя опомнился. Годрик не обратил внимания на реплику.
Хозяйка ушла в кухню, а Отара попросил еще побренчать, но Годрик гусли ему не дал.
Яван и Дир появились вместе. Дир слегка протрезвел и был умыт.
– Прости меня, – сказал он Эржбете. – Мне тяжело, от меня женщины ушли.
В путь путникам хозяева дали целую торбу провианта и Дир, чувствующий себя виноватым, взялся ее тащить. Он же вывел ладью на середину реки, пока Яван и Годрик возились с парусом.
Сложив весла, Дир сел ближе к носу ладьи и подставил лицо ветру. Его собственный нос к счастью не сломался от удара кружкой. Хелье стало его жалко, и он подсел рядом.
– Не мое дело, конечно, – сказал он, – но если это не тайна великая, расскажи, за что ты умудрился впасть в немилость.
Дир помолчал, поразмышлял, и в конце концов заговорил.
– Сперва мы сражались с предателями.
– Это кто такие?
– Мятежники. В Вышгороде.
Хелье не стал оспаривать эту точку зрения.
– А потом из города начали бежать. На повозках, верхом, и пешком. И нас послали на все тропы, хувудваги, и во все концы, чтобы мы, заметь, не позволили улизнуть мятежникам. Меня с двадцатью ратниками отправили на северный хувудваг, узкий очень. Нескольких мы завернули обратно, и нескольких пропустили, потому что они были не из Вышгорода, а из других мест.
– А как их отличали?
– По выговору. Ну и вот. Стоим мы себе, и едет повозка, и человек десять охраны. Мы загораживаем путь. Спрашиваем, кто такие. Нам говорят – купцы. Я и еще один ратник, мы не поверили. Купцы говорят по-другому. А повозка крытая. Мы подъезжаем с двух сторон, я смотрю сзади, а парень спереди. Ну я и вижу, кто в повозке сидит.
– Кто же?
– Хелье, обещай, что никому не скажешь.
– Не скажу. Хотя, наверное, судя по тому, что за тобой приходили, все и так уже известно.
– Вряд ли. В общем, посадник ростовский в повозке сидел. Бывший.
– Ростовский?
– Святополк, – сказал Дир, понижая голос.
– Он, вроде, в Турове был посадником.
– То недавно. А перед этим в Ростове.
– И что же?
Дир помолчал, покусал усы, и сказал, —
– Он всю мою семью… из долгов выкупил. А то быть бы нам холопами. И отцу, и матери, и дяде, и мне с братьями.
Хелье кивнул.
– И что же дальше?
– Он на меня смотрит, а я на него. Я сказал, что, действительно, купцы из Тмутаракани, нужно пропустить. А ратник вдруг говорит, что купцы-то может и купцы, а только едет с ними польский князь, которого велено ловить. Я говорю, что ж, польский князь пусть выйдет, а остальные пусть едут. Князь запротестовал. Тут же все повынимали сверды. Охрана мятежная струхнула. Князя мы вынули, остальных пропустили, а только ратник при этом как-то странно посмотрел. На меня.