Взошло солнце. Дир высказался по поводу пустоты в животе и томления духа в связи с этим, и предусмотрительный Годрик, порывшись в своем походном мешке, протянул хозяину краюху хлеба, и тут же снова уснул.
Хелье открыл глаза незадолго до полудня, убедился, что никто не спит, потянулся, перегнулся через борт, зачерпнул рукой воды и протер лицо.
– Где мы? – спросил он.
– Дроздецк в двух часах пути, – сообщил Яван.
– Это сколько аржей от Киева?
– Около двухсот.
– Нас там накормят? – вмешался Дир.
– Вряд ли, – сказал Яван. – Дроздецк нынче населен в основном печенегами.
– А где мы будем завтракать? – не унимался Дир.
– Завтракать мы не будем, – ответил Яван.
– Обедать?
– И обедать скорее всего не будем.
– А ужинать? – упавшим голосом спросил Дир.
Яван засмеялся.
– Что ты ржешь, – возмутился Дир. – Я жрать хочу, сил нет.
– Поймай рыбу.
– Чем?
Яван красноречиво посмотрел на него. Дир перевел взгляд на Хелье и понял по выражению лица сигтунца, что он одобряет эту мысль. Диру так хотелось есть, что он не удержался и посмотрел на Эржбету, пересевшую ночью ближе к носу ладьи. Эржбета презрительно пожала плечами.
Не стесняясь присутствием Эржбеты, Хелье отошел к корме и с удовольствием поссал в кильватер. Как управлялись поссать остальные, включая Эржбету, пока он спал, он не знал. Как-то управлялись.
Годрик выволок из-под палубы холщовый мешок, вытащил из него гусли, кои он спас давеча от пожара, и уединился у борта, тихо перебирая струны и даже вроде бы разговаривая с инструментом. Хелье подсел к нему.
– Хозяин твой всегда такой, когда голоден? – спросил он.
– Да. Это не страшно. Скоро будет селение.
– Откуда ты знаешь?
– Слева по ходу дерево с подпаленными ветками. Кто-то не очень умный разводил костер. Значит, где-то здесь люди живут.
Хелье приподнялся и вгляделся.
– Где? Не вижу.
– Впереди, слева.
Хелье вгляделся пристальнее.
– Все равно не вижу.
Годрик не ответил.
– Не знаю, не знаю, – усомнился Дир. – На что мы будем годны, ежели загнемся от голода посередине реки.
– Терпение, друг мой, терпение, – сказал Яван безразличным тоном. – Хелье, у тебя остались в Смоленске знакомые?
– Нет, – ответил Хелье. – Я там был-то только два раза, и лет мне было очень мало.
– Есть в Смоленске добротные дома?
– Есть несколько всего. Все больше по старинке, каждый строит свой, как умеет.
– А в детинце?
– Не помню. Внутри не был, снаружи, вроде, видно, что одна церква торчит каменная.
– Ага.
Наступил полдень, но на реке было прохладно. Яван всматривался в левый берег. В какой-то момент он подошел к борту, что-то высмотрел, и сказал, —
– Годрик, поворачиваем.
Ладья пошла к берегу. Диру очень хотелось спросить, нет ли там, куда они идут, еды, но он молчал, суеверно боясь спугнуть саму возможность.
Хелье понял, что Годрик не кривил душой, когда говорил о подпаленных ветках. Как он их разглядел с середины реки, да еще только на одном дереве – понять было трудно.
Парус убрали. Дир взялся за весла и стал грести с такой неимоверной силой, что никакого паруса не надо. Ладью загнали в камыши, кладь оставили под палубой. Разувшись (Эржбета не возражала, не обращала на себя, в отличие от большинства женщин в походных ситуациях, особого внимания, и соскользнула с ладьи в воду по бедра сразу вслед за Яваном и Диром), все пятеро путников выбрались на берег и вскоре вышли к небольшому срубу вполне приличного вида. Яван стукнул несколько раз в дверь.
Открыла им крепкая, кряжистая тетка с лицом мясистым и в какой-то мере приветливым, хотя углы рта у нее загибались к низу, что, как правило, не является признаком добродушия.
– А! Яван! – сказала она приветливо. – Заходи, милый. Заходите все. Дай я тебя обниму, соколик. Уж год нас не навещал.
– Здравствуй, тетя Цветана, – поприветствовал ее Яван. – Вот, знакомься, спутники мои.
Каких только людей не увидишь в славянских землях, подумал Годрик, заходя последним и неся гусли.
Не межиха, не печенежка, но и не славянка, да и кряжистая больно, в дело не годится, но, наверное, накормит, подумал Дир.
Далеко бежали болгары от Базиля, подумала Эржбета.
Хм, подумал Хелье.
Славянское наречие, на котором говорила высоким мелодичным голосом кряжистая Цветана, было похоже и на киевский певучий говорок, и на польское мягкое языкошуршание, и даже на новгородский монотон, но Хелье понимал меньше половины слов, и слова эти никак не удавалось связать в подобие смысла. Дир, вроде бы, понимал больше. А с Эржбетой сложно – не поймешь, что она себе думает.
– Что же это у вас девушка в мужском наряде? – спросила Цветана. – Нехорошо.
Эржбета произнесла, не глядя на Цветану, короткую фразу на непонятном языке, и Цветана изменилась лицом и примолкла.
– Хозяюшка, – попросил Дир. – Очень есть хочется.
– Да, да, – рассеянно сказала Цветана. – Это мы мигом. Скоро муж мой вернется, – и вышла в соседнее помещение, где, по-видимому, хранились припасы.
– Что ты ей сказала? – недовольно спросил Дир. – Эка напугала бедную.
– Поставила ее на место, – ответила Эржбета. – Много воли забирают нынче жены изгнанников.
Яван, подумавши, попросил всех оставаться в главном помещении, служившим одновременно гостиной и столовой, а сам последовал за Цветаной.
Возможно он ее уговорил и успокоил. Во всяком случае, когда оба вернулись со снедью, хозяйка выглядела почти также радушно, как изначально, но на Эржбету старалась не смотреть.
Жареная рыба и кролик, много странных ягод – понятно, как и отсутствие земледельческих производных, вроде хлеба и лука. Но была и солонина (неужто кто-то здесь скотину растит, в этих краях, подумал Хелье) и греческое рубиновое вино (чем здесь могут торговать, на что выменивают вино?) – откуда? Впрочем, все это вскоре объяснилось.