Добронега - Страница 68

Владимир обвел взглядом почтенное собрание. Утопить их всех в Днепре, что ли, подумал он. Взять себе других, молодых и храбрых. Умных. Худых! Эка брюхи у всех повылазили. Ни в какие доспехи не влезут, даже в праздничные, не говоря уж о боевых.

Хорошо бы, чтобы имело место предательство. Можно было бы по-настоящему разозлиться, как в добрые старые времена, и перетряхнуть всю эту пригревшуюся, заютившуюся свору, не погибшую вовремя в бою, ибо погибают лучшие, не ушедшую на покой, ибо уходят независимые, не проявившую себя никак в качестве стратегов, ибо проявляют себя инициативные. А эти умеют только жрать, глупо смеяться над скабрезными шутками, и бледнеть, когда на них прикрикнешь.

– Дела наши плохи, ребята, – сказал он. – Кто-то донес Ярославу, что у нас войско не готово ни к походу, ни к обороне. И Ярослав осмелел.

Слова эти были сказаны без всякого умысла, почти в шутку, но, оглядывая с безучастным видом соратников, Владимир вдруг заметил, как один из них – Возята, опрятный старик с маленькими глазками и разлапистой бородой – вдруг изменился лицом. Окаменели у Возяты скулы, пожелтела кожа на щеках. Глазки мигнули. Владимир понял, что неожиданно попал в точку. И предательство, которого он хотел, имеет место на самом деле. Почему-то это его не обрадовало. И даже не очень разозлило.

– Добрыня, – сказал он. – А позови-ка мне стражу.

Добрыня, усмиренный до почти подобострастности давешним уроком, молча и быстро вышел. Пока он ходил за стражей, Владимир, устроившись поудобнее на лавице, обводил взглядом собрание, лицо за лицом, по кругу, и молчал.

– Кто же этот подлец! – воскликнул наконец воевода Путята.

Тут половина воевод заговорила, выражая бессвязно верноподданническое возмущение свое.

– Этого следовало ожидать, – тихо, но очень отчетливо произнес молодой болярский сынок Ляшко.

– Почему же? – спросили его.

– Потому, что есть среди нас молодцы, кому родная земля – звук пустой, смыслом не наполненный, – объяснил Ляшко коряво. – Ибо не здесь они родились, не впитали с млеком материнским наше житье-бытье.

Ходун закатил глаза, указывая таким образом на несерьезность речей Ляшко. А печенег Талец улыбнулся криво и нагло, презрительно глядя в сторону. Остальные воеводы загудели одобрительно.

До чего все-таки дурак этот Ляшко, подумал Владимир. Вон какой кряжистый вырос, а до сих пор не понял, что публичным тявканьем, да еще таким нескладным, шаблонно-лубочным, до большой власти не доберешься.

– Тише, – попросил он негромко.

За столом примолкли.

Двери распахнулись и Добрыня вошел в сопровождении дюжины воинов из числа его команды. Владимир, дав им всем вступить в палату, растянул паузу до неприличия – даже те, кто решительно ни в чем не был замешан, почувствовали себя неловко.

– Возята, – тихо сказал Владимир. – Послужил ты Ярославу, сыну моему, послужи и мне.

– Я? Я ничего не знаю! – закричал Возята визгливо. – Я не доносил!

Владимир засмеялся. Некоторые воеводы, робко и нервно, но с явным облегчением, последовали его примеру.

– О доносе речи вообще-то и не было, – сказал Владимир. – Добрыня, будь другом, дай-ка мне… вон… лежит…

Добрыня взял с подставки в углу и положил перед Владимиром дощечку и свинцовую палочку. Владимир начертал на дощечке несколько слов.

– Косуль, – обратился он к одному из почтенных воевод. – Прочти-ка, что здесь написано.

Он толкнул дощечку по столу к Косулю. Тот заулыбался смущенно.

– Так ведь, князь, грамоте-то я не обучен. Как со свердом дело иметь, так это я мигом, парень не промах, а вот с грамотой не то.

– Со свердом ты не имел дело уже восемь лет, – бросил небрежно Владимир, с хвоеволием ощущая прилив настоящей злости, которую он с хвоеволием же и сдержал.

– И давно я у тебя хотел спросить, да все недосуг было. Чем ты занимаешься целыми днями, как время проводишь? Воинов своих ты нечасто собираешь. Дети у тебя давно взрослые. Жена старая, любовницы нет. Уж не колдовством ли промышляешь?

– Что ты, что ты, князь!

– А коли не колдовством, так чем же? Говорил я тебе лет двадцать назад – научись, Косуль, грамоте. Ты тогда занят был, всегда в седле, свердом туда-сюда… хшшш, хшшш… – Владимир показал рукой, как делал Косуль свердом. – Но вот эти самые восемь лет – как ты от утра до ночи проживаешь, каким действом от скуки отвлекаешься?

– Я… думаю, – ответил Косуль.

– О чем же? – осведомился Владимир с интересом.

– Обо всяком. О жизни.

– И что же ты надумал, расскажи.

Косуль затравленно посмотрел на князя, обвел глазами подобострастно насмешливые лица воевод, и опустил глаза долу.

– Много разного.

– Например?

Косуль некоторое время озирался, надеясь отчаянно, что кто-нибудь чудом переведет разговор в шутливое русло. Но воеводы продолжали смотреть насмешливо, боясь не поддержать Владимира. Давно он с ними так не говорил. Многие вдруг вспомнили другого Владимира – не старого и рассудительного, но молодого и беспощадного. Картины ужасов, связанные с его тогдашним правлением, отчетливо проступили в памяти.

– Возята, – обратился Владимир снова к предателю. – Давно ли были у тебя ярославовы гонцы?

– Не вели казнить, князь, – попросил Возята.

– Велю, если на вопросы не будешь отвечать. Давно ли?

– Месяц как отбыли обратно, – честно признался Возята.

– А, хорла, Новгород! – сказал вдруг Владимир с досадой. – Упрямое семя, астеры! Укрепились в осинах своих, в бору! Страх потеряли! Языческие обряды совершают…

Пауза снова повисла над столом. Ляшко, стоящий всегда за справедливость, паузу нарушил.