Добронега - Страница 65


К оглавлению

65

– А ну, выйди. Бочонок отхожий с собой не бери.

Молодец вылез наружу. Выглядел он хлипко. Добрыня, светя себе факелом, осмотрел подозреваемого в краже. Сойдет.

– Не будешь больше коней красть?

– Да не крал я.

– Хорошо. Да только обвинили тебя. А сам конокрад исчез, да?

– Да.

– Зовут тебя как?

– Еловит.

– Ну и сидеть бы тебе, Еловит, пока истцам платить за содержание не надоест. А платить они могут долгие годы. Потому очень обидно за коня. Но я предлагаю тебе выйти отсюда сейчас. Для этого тебе надлежит сделать все, как я говорю. Согласен?

– А что нужно делать?

– Согласен, я спрашиваю?

– А что…

Добрыня взял подозреваемого за ухо и крутанул. Малый взвизгнул.

– Согласен?

– Согласен.

– Пойдешь в Сестрин Конец. Пятый дом от начала, с палисадником. Спросишь тетку Медину. Мы с нею в родстве, у меня тут ее сын в переделку попал. Скажешь – от Добрыни. Она впустит. Понял?

Подозреваемый покивал.

– Попросишь, чтобы она тебя накормила, в бане попарила, на кровать положила. Скажешь, так Добрыня велел. Понял?

– Понял.

– И будешь с нею жить, как с женой. Скажешь – по велению Добрыни.

– Это как же?

– Так же. Ей муж нужен, без мужа она стервенеет и начинает ерепениться противовластно. А ежели не согласен, так ведь вот она, темница, сиди себе дальше. Да и не такая уж это трудная служба, быть тетки Медины мужем. Тетка не красавица, конечно, но и уродиной не назовешь, ежели не среди бела дня. Можешь действительно на ней жениться, ежели желаешь. Она не богата, муж в походе пал. А только условие – вздумаешь сбежать, так я тебя на дне морском и на горе самой высокой найду и в кипятке сварю. Понял?

Малый молчал.

– Я спрашиваю, понял?

– Да, только вот, кормилец…

– Что?

– Ратник я был с измальства и до самого недавнего времени.

– И что же?

– Нет у меня привычки с женщиной жить. С мужчиной есть. А с женщиной ни разу.

Добрыня поразмыслил.

– Ничего, – пообещал он. – Привыкнешь. Оно поначалу странно покажется, а потом понравится. А мужеложство есть грех великий.

– Это по греческой вере только.

– И ты туда же! – удивился Добрыня. – А еще ратник бывший!

– Мало от этих греков нам на Руси хвоеволия, мало. Греки хитрые, женоподобные, ратное дело не ведают, токмо с бабами путаются, потому сами как бабы.

В этом что-то есть, подумал Добрыня. Запутали, заманили тогда Владимира греки. Жена его никогда меня не жаловала. С мужчиной не ложись, ложись только с бабой. А ежели в походе? Где ж походе бабу возьмешь? Не с собой же таскать. А сами-то иудеи в Библии этой греческой что же? Вон, к примеру, конунг Давид. Полжизни в походах, ужасно драчливый тип. Что ж он в походе хвоеволия себе никакого не знал? Трудно поверить. Хотя, конечно, там, в Палестине ихней, земли было меньше, чем у нас, а поселения стояли гуще. Как поход, так каждый день новое поселение встречается, а там и бабы. Да и хувудваги, небось, получше наших были, молодцы не так устают. Но тогда получается, что как только с бабой познакомился в поселении, так сразу к ней в постель. Ни поговорить, ни отобедать, ни рассказать ей о подвигах ратных. А то ведь, может, они всех баб в походах насиловали. Совсем тогда никуда не годится. Безобразие. Впрочем, народу тогда в мире было значительно меньше. Войска были смешные – человек двадцать соберется, и уже войско – и ведь целые страны покоряли с таким составом! Интересно было, наверное.

Но к нашим делам применять – уж очень стараться надо. С нашими расстояниями, в походе – три недели идти можно, а все по пути ни одного поселения. Ежели без хвоеволия, так ведь драки в войске будут, разброд полнейший, думать молодцы начнут обо всяком. Надумаются, измаются, а тут как раз неприятель.

Нет, греки и сами себя женоподобием изводят, и других извести хотят. Адонисы хвоевы. Чтобы вообще походов не было, а власть вся чтобы принадлежала не храбрым да сильным, но хитрым и пронырливым.

Вот и племянник мой, великий князь, так хитрить насобачился за тридцать лет, что любо-дорого! Иной раз говорит – так только запутывает, не поймешь, к чему клонит. Вот сыновья и своеволят, вот и разбаловались.

А еще ведь есть мальчишки, новобранцы небитые – а какого им, ежели стрелой в бок или в ногу, а то и свердом – а кровь у них дурная, да и взбесится? Четверть новобранцев погибает от этой самой дурной первой раны. Что ж им, так и помирать, ни разу не испытав хвоеволия? Свинство.

К чему это я… Ах, да… Вот и этот был таким сопляком. Первую рану выдюжил, а там сколько тебя не коли да не протыкай, ежели в сердце или в башку или в печенку не шарахнет, так все одно – месяц-другой поваляешься на травке-муравке и снова к битве бранной готов. Проливал молодец кровь свою, хорошей оказавшуюся, а как вышел во вневойсковые веси, так конокрадством занялся, поскольку к бабам не приучен… Да… Глупо как-то…

– Иди и исполняй, что сказано, – велел Добрыня Еловиту. – И рассуждай поменьше.

– Чего ж тетка с холопом шашни завести не может, – мрачно сказал Еловит.

– Нет у ней холопьев. Средства незавидные потому. Иди, иди, не рассуждай… да…

Сделав таким образом сразу два дела – устроив тетку Медину и предупредив регицид, Добрыня вернулся к празднующим.

Внимание его привлекла симпатичная пухлая девица лет четырнадцати, одетая пасторально под южно-франкскую пастушку, босая, в коротком платье, с подвернутыми до колен портами, обнажающими красивого рисунка икры. В движениях ее было что-то нелепо-нервное, мальчишеское. Ростом невелика, и встань она перед Добрыней, голова ее едва бы достала ему до пупа. Что ж, он заслужил. Был трудный день, и теперь он, день, кончался, как любой другой день за последние тридцать пять лет – властью Владимира. А это означало, что дело свое Добрыня знает хорошо.

65