Добронега - Страница 5

Тощий, среднего роста … хмм … подросток, несмотря на вполне зрелый уже возраст. Лицо частично славянское, скуластое. Глаза большие, серые. Нос прямой, внушительный. Очень светлые, длинные волосы аккуратно расчесаны на пробор. Взгляд туповатый и насмешливый одновременно. Из-под короткого плаща торчит внушительный сверд, правое плечо чуть пригибается под его тяжестью, перевязь явно натерла ключицу. Одет слишком легко для марта месяца.

– А поручу-ка я тебе важное посольство, Хелье, друг мой, – велел конунг строгим голосом. – Сядь.

Хелье сел, грохнув свердом.

– Кузина твоя, Ингегерд, в беду попала, Хелье.

– Я слышал, – отозвался Хелье. – Она говорит, что он ей нравится.

– Говорит она… говорит! Через два года его зарежут его же горлохваты, а заодно и ее!

– Но надо же ей за кого-то выйти замуж, – резонно заметил Хелье.

– Молчи! – крикнул конунг. – Молчи, дурак! Что мне делать, – пожаловался он. – Меня окружают одни дураки. И союзники дураки, и враги тоже дураки. Все эти дураки все время о чем-то договариваются между собой, дерутся, безобразят, мирятся, и все это в обход того, что я им говорю, потому что дурак с дураком договорится скорее, чем с умным. Им даже понимать друг друга не надо. В общем, кроме тебя, Хелье, защитников у Ингегерд нет. Ее нужно выдать замуж за Ярислифа.

– Он старый и глупый, – заметил Хелье.

– С чего ты взял?

– Так говорят.

– Ему тридцать четыре года.

– Старый.

– О его уме ходят легенды.

– За которые он платит, конечно же.

– До чего ты, Хелье, остер на язык стал. Неприятно остер. Что ни слово, то яд горький. В Старой Роще тебя всему этому обучили?

– Не обращай внимания, конунг. Это, говорят, по молодости. Пройдет.

Конунг не выдержал и рассмеялся.

– Слушай меня, мальчик. Ты поедешь в Хольмгард к Ярислифу. Ты скажешь ему, что за Ингегерд он получит в приданое Ладогу. Ты скажешь, что я освобожу всех шведских воинов, ему служащих, от пошлины в мою пользу. Таким образом он сможет меньше им платить. Не он, но его люди, но это все равно. Объяснишь ему, как сумеешь, насчет норвежского хама. Если он тебе откажет…

– Да?

Конунг вздохнул.

– Если откажет, езжай дальше. На Русь. В Каенугард. Владимир недавно овдовел.

– По-моему, это глупо, – заметил Хелье. – Неприлично как-то. Владимиру лет сто двадцать, по меньшей мере.

– Пятьдесят восемь, – сказал Олоф.

– Неприлично.

– Не твое дело. По мне, так лучше он, чем…

– По тебе, конунг, кто угодно лучше. Чем тебе не нравится Олаф? Вояка как вояка.

– Что ты за него вступаешься!

– Я очень хорошо помню, – глаза у Хелье сузились, – как чувствует себя человек, у которого из-под носа увели невесту. Ты был когда-нибудь в таком положении? Не был. А я был. Ах, милый Хелье, – пискнул он фальцетом, передразнивая кого-то, – ты хороший мальчик, но недостаточно знатен и совсем не богат! Кстати, – добавил он с оттенком мстительности, – почему это я не богат? Вот почему? Вот объясни мне. Положим, состоять в родстве со шведским конунгом – это еще не знатность. Но где мое богатство? Где состояние?

– Сам виноват, – заметил конунг.

– В чем? В том, что я не старший сын своего отца?

– Безобразил много. Вот отец и лишил тебя твоей доли.

– А ты что же? Я в этом хлеву верчусь с измальства, Ингегерд за косички дергал, нос ей вытирал. У тебя на побегушках был. Где мое состояние?

– Что ж ты мне прикажешь – половину Швеции тебе отдать, что ли?

– Нет, но денег каких-нибудь можно было управиться выдать.

– Денег у меня у самого нет. А то, что она, невеста твоя, предпочла грека этого самого – так ей сердце велело.

– Ингегерд сердце велит предпочесть норвежца.

– Не бывать этому! – крикнул конунг, снова багровея. – Не бывать!

Он налил себе пива из огромного глиняного кувшина, пригубил, и тут же выплюнул на досчатый пол. Пиво оказалось теплое. Вообще март в этом году смахивал на май. Теплынь. Конунгу это не нравилось. Ему вообще не нравилась непредсказуемость северной погоды, и одной из причин его крещения, пусть не главной, была возможность попросить Того, Кто Все Это Создал, чтобы с погодой стало как-нибудь… ну… спокойнее, что ли. Чтобы не было в мае неожиданных снегопадов, а в феврале почти жарких дней, когда дурацкие растения вдруг просыпаются и распускаются почками и цветами, а потом их хрясть морозом, и после этого они все лето стоят, как пьяница горький, которому по роже залепили и к стенке прислонили для равновесия. Не то у Создателя имелись заботы поважней, не то Он не считал нужным удовлетворять погодные пожелания конунгов, а может просто изначально включил в общую гармонию вселенной элемент непредсказуемости, чтобы никому скучно не было – конунг не знал. Но был недоволен.

– Хелье, мальчик мой, друг мой любезный, – сказал он почти умоляюще. – Ну съезди ты в Хольмгард, что тебе стоит. Заодно развеешься. Деньги на путешествие я тебе дам. А? Не знаю, когда вернется из похода норвежская сволочь, но ведь вернется же. И тогда будет поздно. Ну, пожалуйста.

– Ладно, – смилостивился Хелье. – Подумаю.

***

Вот уже полгода любимым местом Хелье было взморье. Сидеть и смотреть на волны – любимое занятие. Даже в холод. Даже в непогоду.

Предпочла грека…

Откуда он взялся, этот грек? Никто и не думал до его появления предъявлять Хелье какие либо претензии по поводу происхождения. Семья Матильды сидела по уши в долгах, ей грозила потеря земель и даже продажа некоторых ее членов в рабство, и все давно с этим смирились! Никто не возражал против брака Хелье и Матильды, никто! Кроме ее брата, конечно, но брат не в счет, с братом Хелье бы как-нибудь сам разобрался. Но вынырнул этот… грек… и заплатил все долги. И как награду взял себе Матильду. То есть попросту ее купил! Большинство людей так или иначе продажны, а женщины особенно, поскольку им почти всегда есть, что продать. Но Матильда была другая. Непродажная. Надменная. Неподкупная. До появления грека.