Добронега - Страница 49

Стол меж тем был накрыт. Повара Александр нанял из лучших, и повар себя оправдывал.

Исконно киевские блюда – тушеная говядина с черносливом, сиченики, голубой карп с укропом – соседствовали с франкскими придумками, вроде курицы с чесноком, эскалопа, и свинины с грушами, италийскими гастрономическими непристойностями, и византийскими десертами. Бодрящий свир был самого высшего качества, а иберийское вино, в те времена еще не знаменитое на весь крещеный мир, являлось даже тогда самым лучшим. То есть, конечно же, иной раз и попадалась бутыль с рубиновой влагой из Греции или Наварры, а то и из Италии, превосходящей вкусом, букетом, и утонченностью обычные иберийские вина, но такие бутыли были очень редки.

– А я вот, – со скромным самодоволием говорила Матильда, – мечтала всегда выйти замуж за какого-нибудь отважного воина, благородного какого-нибудь рыцаря с таинственным прошлым. Но так уж получилось. Не судьба. Муж мой, хоть и не воин, но отважен. Есть в нем что-то воинственное. Не рыцарь, но очень заботливый. И хоть в прошлом его никаких тайн нет, а в настоящем тем более, меня это все уже не волнует.

– Он богат, а это не портит дела и многое оправдывает, – заметила Ирина.

– Да. И это несмотря на то, что он всего лишь сын священника.

– Он что-то вроде купца, да? – спросила Ирина, единственная, как она считала, из веселой тройки, принадлежащая к древнему благородному роду.

– Что-то вроде того. Но, конечно, продает он свой товар не на торге, а только при личных встречах, и только очень высокостоящим людям во всех странах.

Эржбета улыбнулась чуть приметно странной, неприятной улыбкой.

– А вот Эржбета даже не думает о мужчинах, – заметила Ирина. – Овдовела давно, траур забыт, а все равно не думает.

Матильда скептически посмотрела на Ирину.

– А зачем о них думать? – спросила Эржбета. – Много чести им будет.

– Вот интересно, думает ли о мужчинах княжна Мария? – спросила Ирина наивно.

Матильде понравился вопрос.

– Действительно, Эржбета, ты была два раза, сама говорила, на приеме в Вышгороде, совсем недавно. Думает ли Мария о мужчинах?

Эржбета улыбнулась, на этот раз почти ласково.

– Мария женщина особенная, – многозначительно сказала она. – Иногда даже странно, как подумаешь – ей всего двадцать лет, но кажется, что она самая мудрая женщина на свете. Иной раз я, как о ней думаю, просто преклоняюсь перед ее умом. Ей незачем думать о мужчинах, которые, если хоть раз с ней поговорили, думают только о ней.

– Как это, наверное, приятно, – почти пропела Ирина.

– Иногда это бывает очень обременительно, а временами даже опасно, – поведала Эржбета. – Марии, насколько я могу судить, многим приходится отказывать.

– В чем отказывать? – спросила Ирина, терзаясь любопытством.

– В гостеприимстве. А иные мужчины очень не любят, когда им отказывают.

– Как здорово! – восхитилась Ирина. – Вообще, надо сказать, Киев – потрясающе интересный город. Скоро год, как я здесь живу – и не перестаю удивляться. Даже моя младшая сестра, ей всего тринадцать лет, уже все понимает. Одевается, как взрослые девушки. Смешно, и в то же время понимаешь – это Киев. Когда мы жили в Полоцке, мне и в голову бы не пришло выйти на улицу без портов, в италийском. Да меня бы вся округа ловила, и потом меня бы заперли в светелке на месяц. А уж о сандалиях и говорить нечего – верх неприличия. Многие благородные девушки в Полоцке, вы не поверите – носят обыкновенные лапти. Представляете? Такой позор. Уж лучше босиком, как амазонки.

– Кто такие амазонки? – спросила Матильда, пробуя пирожное и морщась. Положив пирожное, она потянулась к блюду с малосольными огурцами. – Я что-то такое припоминаю, какая-то греческая мифология. Вроде бы.

– Ага, – закричала Ирина возбужденно. – Представляешь, это такие были женщины, воительницы. Они жили в своей собственной стране, ездили верхом, воевали, стреляли из лука, и любили только друг дружку. И жили друг с дружкой. А раз в год они отправлялись в какую-нибудь страну и там находили себе мужчин на одну ночь. Потом мужчин убивали и уезжали обратно к себе. И рожали детей. Если рождался мальчик, его убивали, а если девочка, ее растили, и она тоже делалась амазонкой. Еще, говорят, они отрезали себе правую грудь.

– Зачем? – поразилась Матильда.

– Чтобы из лука было удобнее стрелять. Это верно – правая грудь мешает.

– Глупости, – возразила Эржбета. – Нисколько не мешает.

– Нет, мешает.

– Ну, прикинь сама, – предложила Эржбета. – где у тебя левая рука, где правая, где стрела. Ты сама-то из лука стреляла когда-нибудь?

– А как же! – запальчиво сказала Ирина.

В этот момент вошел Швела, неся на подносе свежие фрукты.

– Швела, принесли лук, – велела Эржбета.

– Лук? – удивился Швела. – Хорошо.

– Да нет, не на сладкое. Боевой лук, из которого стреляют. Или охотничий. И несколько стрел.

Швела посмотрел на Матильду, и та кивнула.

– Ну, раз стреляла, то и покажешь, как тебе мешает грудь, – предложила Эржбета Ирине.

– Мне-то не мешает, – возразила Ирина. – У меня грудь маленькая. У тебя тоже. А вот Матильде мешает.

Вскоре вернулся Швела с луком и колчаном. Его поблагодарили и выпроводили.

– Ну, показывай, – настаивала Эржбета.

Ирина неловко взяла красивый, с орнаментами, лук. Ничего сложного в стрельбе из лука нет – сам лук, тетива, да стрела, кладешь стрелу на тетиву, оттягиваешь, а потом отпускаешь. Так думала Ирина, привыкшая к игрушечным, маленьким детским лукам с затупленными стрелами. Она оттянула тетиву.