Добронега - Страница 2

В нижней части было написано – Hegle … неразборчиво … Jagare … Smolensk und Sigtuna … и еще что-то. Я вопросительно посмотрел на собеседника. Тот улыбнулся.

– Вам это имя ничего не говорит, разумеется. Какой-то отпрыск рода Ягаре, уроженец Сигтуны, со смоленскими примесями…

– Сигтуна – это тогдашняя столица Швеции? – снова похвастался я эрудицией.

Толстяк посмотрел на меня неодобрительно. И сказал веско:

– Я историк. Специалист по средневековой Руси. Это – воспоминания, или мемуары, как хотите, очевидца событий того времени. Огромного количества событий. Я изучил их, мемуары, я знаю их почти наизусть. Они подлинные. За это я вам ручаюсь. Но никто их таковыми признавать не собирается. За это я вам тоже ручаюсь.

– Почему?

– Потому что они опровергают сегодняшнюю парадигму. Потому, что если их признать подлинными, историкам нужно будет признать ошибки и пересмотреть очень, очень многое. Слишком многое. Никто на это не пойдет. Сегодня, во всяком случае. Уж вы мне поверьте. Но в них – настоящая, всамделишная Русь того времени, и всамделишные русские люди. Настоящие. Живые. Вы себе представить не можете … да … и написано все это вовсе не сигтунцем из рода Ягаре.

– Из чего вы это заключили?

– Сигтунец сносно владел тогдашним славянским наречием, а вот склонности к письму у него не было никакой. И к чтению тоже. А написано все это явно человеком просвещенным. И я знаю, как его звали. Хотите скажу?

– Скажите.

– Звали его Нестор.

– Стоп, стоп. Какой Нестор? Тот самый Нестор? Монах? Автор…

– Да, автор галиматьи, к изданию которой приложил руку мой предок – тоже. Но галиматью он писал ради денег, или почестей, заказ выполнял. Монахом он скорее всего не был. Изображал монаха – может быть. А это всё, – он тряхнул пачкой распечаток, – в отличие от заказа, написано честно, вменяемым языком, с массой подробностей из жизни, с подлинными разговорами … словом, это как раз и есть история. Вы себе не представляете! … Там, к примеру, объясняется, кто на самом деле был Илья Муромец. И на былинного деревенщину он совершенно не похож, уверяю вас. И сестра Ярослава там … эка баба неуемная … Ну, много там всего – заговоры, интриги, похищения, подкупы … чего там только нет. И я даю все это вам.

Он снова залез в свой портфель и выволок оттуда толстенную папку.

– Мне?

– Вам.

– Э…

– Нет, я не стану присылать вам все это на мыло. Не хочу. И вам не рекомендую загружать подлинник в интернет. Оно так надежнее. А даю я все это вам для того, чтобы вы все это переписали, ничего не упуская, в форме романа.

– Позвольте…

– Да, вы правы, в один роман тут не уложиться, нужно писать три или четыре. Пусть будет – ну, скажем, тетралогия. «Русская Тетралогия». Звучит? Писать это нужно по-русски. Потом переведем, ежели нужно.

– Знаете, я…

– Ну?

– Я пишу в основном по-английски.

– Я знаю.

– По-русски – только стихи, и несколько статей написал. И путеводителей несколько. Про Париж, про оперу…

– Что мне ваш Париж. Тут целая эпоха, и все подлинное.

– Да, но…

– А вы возьмите и попробуйте.

– Хорошо. Ответьте на вопрос.

– Попробуйте, попробуйте.

– На вопрос ответьте!

– Ну?

– Почему я? В России чего, романистов не стало?

– Я читал ваши американские исторические романы.

– Польщен, но при чем тут…

– Это как раз то, что нужно. У вас своеобразный, но очень легкий, очень жизненный стиль, и юмор – именно такой, какой нужен в данном случае. Монографии читают единицы. Романы читают миллионы.

– Краснею, но все-таки…

– Хорошо, объясню.

Потомок Тауберта поморщился. И сказал так:

– В России до сих пор никто не удосужился написать нормальный исторический роман. Ни разу. За всю историю русской литературы. Попыток было много, но почему-то даже самые лучшие романисты – и в прошлом, и сегодня – романисты, чувствующие людей, все видящие насквозь – вдруг меняются, когда дело касается истории. И пишут какую-то чепуху, какие-то лозунги, идеологию примешивают ко всему. У них утром женщина из мелкопоместных дворян, стоя в нижнем белье перед зеркалом, думает о государственной необходимости и коварстве поляков. И стиль делают такой, что читать и трудно, и противно. Я не знаю, почему так происходит. Пишут, пишут – и пишут хорошо, но как только доходит до истории – хоть плачь! А ваш стиль тут как раз бы подошел. Это будет первый нормальный, правильный, достойный русский исторический роман. Вернее, целых четыре романа. А вы будете первооткрыватель. Как вам?

– Не знаю.

– Вот моя визитная карточка. Ознакомьтесь с рукописью. Через неделю, или раньше, позвоните мне.

– А как же…

– О публикации поговорим. И о гонорарах. Гарантировать ничего не могу, но посодействую, как умею. Имейте в виду, это долгосрочный проект, а не однодневная сенсация. Долго будет набирать обороты. Но перспективы есть, и они весьма интересные. Все-таки – первый русский исторический роман, не поделка какая-нибудь, не лубок, не фентези. А настоящий роман. Вернее, четыре романа. Только прошу вас ничего не переделывать, пусть события остаются такими, какие они в рукописи. Додумывать можете, а переделывать не надо. Подумайте. Всего доброго. Позвоните мне.

Он подхватил свой портфель и пошел ловить такси. А я остался стоять с папкой в руках, и весила эта папка тонну.

Я решил, что от меня не убудет. Подобрал монографию про ацтеков со ступеньки, пихнул ее в рюкзак, а папку понес в руках – в рюкзак она не помещалась.

Я читал рукопись несколько дней. Делал записи, сверялся со справочниками, штудировал попутно писания дотошных немцев того времени или около – путевые заметки, хроники – и находил массу подтверждений тому, что и события, и люди, описанные в рукописи – подлинные. Hegle … из рода Jagare … в начале рукописи наивный шведский сопляк, прибывший на Русь в поисках неизвестно чего, и сразу попавший в такой водоворот событий, что никакие интриги французских, английских и немецких дворов не шли в сравнение … а потом он повзрослел, и начал даже некоторые из этих событий направлять … Сестра Ярослава мне понравилась сразу – не потому, что она была хороша собой и чиста душой, скорее наоборот, а потому, что во мне заговорил романист, оценивший огромные возможности персонажа. «Додумывать можете, а переделывать не надо». Да не шибко то и хотелось мне что-то переделывать – настолько захватывающим оказалось повествование.