Добронега - Страница 155

155

У Эржбеты не было сил сопротивляться. Ей хотелось закричать, чтобы он, Хелье, катился на все четыре стороны и дал ей спокойно сдохнуть, но она оказалась не в состоянии произносить длинные фразы. Сделав движение, чтобы оттолкнуть его, она почувствовала такую боль, что ей стало все равно, что с ней делают, лишь бы боль уменьшилась. Хелье мыл ее каждый день, осторожно, морщась, когда слабо морщилась она, сжимая зубы, когда она стонала. Все-таки она была рыжеватая, и длинное ее тело покрывали медно-коричневые веснушки. Прошло три дня. Эржбета чувствовала себя хуже, и даже стонать у нее не было сил. Хелье стирал простыню в речке два раза в день, поил Эржбету, осторожно и очень медленно приподнимая ей голову, и чувствовал, что сходит с ума. Прошло еще три дня. Положение не изменилось. Эржбета стала худая, как щепка.

Почти все это время Хелье молчал в присутствии Эржбеты, только иногда пытаясь ласковым голосом ее уговаривать, что, мол, не трусь. На седьмой день он сдался. Обмыв ее в очередной раз и передвинув осторожно на чистую простыню, он сел рядом, обхватил колени руками, и забурчал себе под нос какую-то старую сагу, примитивную и в музыкальном, и в версификационном смысле, сигтунскую подделку под норвежский оригинал, не менее примитивный, чем подделка. Подделка была даже чем-то лучше оригинала – в ней наличествовало славянское влияние, напевность с характерным легким проходом по квинтам. Эржбета не издала ни звука – она давно перестала говорить и стонать, целую вечность молчала, и только дышала жарко, коротко, иногда с хрипом, но Хелье почувствовал что-то и посмотрел на нее. Странно. На мертвенно бледном лице с впавшими щеками, с огромными влажными красными глазами, играла слабая, но все же улыбка. И тогда Хелье тоже улыбнулся – и сообразил, что первый раз за всю эту мучительную неделю улыбается спокойно, а не натужно. Улыбается не скалясь. Он тут же улыбнулся еще раз, по-другому, глуповато, и взъерошил себе волосы сбоку и на затылке.

Повинуясь мгновенному порыву, он положил руку Эржбете на спутанные волосы, наклонился, и, едва касаясь, поцеловал ее в щеку возле глаза. Щека была горячая.

Лучше Эржбете на следующий день не стало. Хуже тоже не стало. Уходя к монастырю, Хелье погладил ее по горячему плечу.

Несколько монахов удили на берегу рыбу. Все они знали Хелье и сообщили ему, что один славянский монах отправляется нынче же в Киев за всякой нужной в монашеском существовании всячиной – не желает ли сигтунский умелец, чтобы ему что-нибудь из Киева привезли? Нет, умелец не желал. Он только подумал, что неплохо было бы попросить монастырского посланца зайти к Гостемилу в дом, осведомиться что там к чему, где хозяин, не возвращался ли – и не решился. Не решился ничего узнавать.

Прошел еще день, и ездивший в Киев монах вернулся. У двери сарая деликатно постучались и тут же отбежали в сторону. Хелье вышел.

– Тебя требует к себе настоятель, – сказал монах по-гречески.

– А?

– Настоятель. Настоятельно требует.

Хелье понял. Он пошел за монахом и вдвоем они прибыли в монастырь. Хелье проверил, как открываются и закрываются ворота, систему которых он собственноручно давеча улучшил. Настоятель принял его в своей самой просторной в монастыре келье.

– Брат Архип привез из Киева разное, – сказал он по-шведски с греческим акцентом и замолчал.

Хелье ждал, заложив руки за спину.

– Брат Архип привез из Киева лекаря, – сказал настоятель. – Это дорого, но внимая, что ты сделал для нас много. Пусть лекарь рассматривает и лечит твою женщину.

Хелье низко поклонился настоятелю.

– Я не знаю, как это посмотрит митрополит, – продолжал настоятель. – Лучше бы там, в миру, не знали, что у нас… ты обитаешь… Но вот все. Ведь ты уедешь, если она поправится?

И останешься, если она умрет, подумал Хелье. Не это ли он имеет в виду. Он кивнул.

– Хорошо, я доволен. Ступай. Лекарь ждет… – он сделал неопределенный знак рукой.

Лекарь оказался бодрым лысым греком с порочным лицом. Вдвоем с Хелье они проследовали к временному жилищу. Глаза Эржбеты беспокойства не проявили. Лекарь потрогал ей пульс, пощупал лоб, и снял с нее простыню. Предупредительный Хелье отодвинул его в сторону и очень осторожно перевернул Эржбету на бок. Лекарь осмотрел рану.

– Это частый случай, – сказал он. – Таких много. Рана глубокая. Гноилось все. Возможна дурная кровь.

– Легкое не задето? – спросил Хелье.

– Может и да. А может и нет. Бывает, что выживают с такими ранами. А бывает, что не выживают. – Он цинично улыбнулся. – Все бывает. Недавно был один случай. Очень интересный.

Хелье пожалел, что у него нет сверда.

– Н-ну, – сказал лекарь, ковыряя рану брезгливо ногтем. – Посмотрим, что тебе дать. То есть, ей. Посмотрим, посмотрим. Не бывать, холопьев филь, в палаты Полоцка… – Он стал рыться в своем мешке, напевая под нос. – Не возлежать тебе, подлец, со мною рядышком … И холопскою десницей до груди моей … высокопоставленной во веки не трожь ни-ни… Вот.

Хелье осторожно перевернул Эржбету на спину и укрыл простыней, а лекарь вынул из сумы глиняный виал размером с кулак Дира, запечатанный воском.

– Вот снадобье. Замечательное, надо сказать. Недавно его составили лучшие умы Константинополя. Оно сперва внутренности восстанавливает против болезни, а потом внешности. Ну, она попотеет день или три, а потом вдруг поправится. Нежданно.

Хелье взял виал в руку. Внутри виала булькнуло.

– Запах малодорный… одориферальный… конечно, – отметил лекарь. – Но действенно. Ты не бойся запаха. И она пусть не бойся. Три раз в день. Утром, вечером, и днем. Сразу после восхода солнца, сразу после заката, и в полдень. Ставни запирай.

155